Читаем Семейщина полностью

Имя прибайкальского партизанского вождя Лебедева не выходило из памяти оборского деда.


4



Звонкие морозы остеклили землю, но снег еще не выпадал — быть суровой зиме. Мужики давным-давно свезли с полей последние снопы, и на гуменных полированных токах редко где стучали запоздалые цепы. Никольцы спешили пораньше управиться, — такая кутерьма на белом свете…

По хрусткому тракту в деревню заскочила семеновская сотня. Деревня словно вымерла, — немало наслышались никольцы о диких семеновских расправах… по избам попрятались.

— Пронес бы господь!

Не стал хорунжий созывать сход, дергать мужиков за бороды, выпытывать о красных, о партизанах, о припрятанном оружии. Хорунжий действовал так, словно ему заранее все известно. Едва стемнело, семеновцы малой кучкой, во главе с самим хорунжим, прошли гумнами до конца Старого Краснояра, свернули к покосившейся, вросшей в землю избе разоренного войною мужика Арефия Трофимыча, — пасынок его Спирька, фронтовик, к партизанам сбежал. В обхват взяли казаки избенку… приблизились… огонек за ставнями желтеет. Тихо стукнул хорунжий с улицы в ставень. Огонек исчез и снова зажегся…

— Во двор, на крыльцо… Говорить: свои! — чуть слышно распорядился хорунжий.

Прошли казаки во двор, поднялись на крыльцо. Тишина… собак у Арефия нет… В сенях зашаркали ичигами, взвизгнул железный засов. Арефий уже открывал, но для пущей осторожности спросил все же:

— Кто?

— Свои… да свои же!

Глуховатый старик не разобрал голоса, — кажется, свой, кому чужому быть!.. В светлом квадрате распахнутой настежь двери стояли люди при шашках с направленными на него дулами винтовок и револьверов.

— Ох те!.. — слабо вскрикнул Арефий и подался назад.

— Не шуми, старик, на месте уложу! — сквозь зубы процедил хорунжий.

Один казак остался с Арефием, остальные — в избу.

Совещание, созванное Харитоном Тряси-рукой, который приехал из хребтов уговаривать и вербовать колеблющихся, по-настоящему и не начиналось. Он успел, однако, малость уже потолковать с парнями: вместе с ним на лавках сидели восемь человек… И вдруг этот стук в окно и на крыльце.

— Подождем Арефия, — промолвил Харитон вслед вышедшему в сени хозяину.

— Кого бояться! — успокоил Нестер Феоктистыч.

— В сам деле… верное твое слово, Феклисыч… Скорей обсказывайте: согласны али нет… У кого какая орудия есть? — проговорил Федор Федорыч.

Эти двое — партизанские связчики — тоже прибыли с Харитоном. Им, как уважаемым людям, доверили наезжать из сопок в деревню — кто чужой примет стариков за красных, зато слова их всяк послушается. Они-то и привезли старого Харитона из тайги.

— Согласны, чего канитель разводить, — ответили парни… — Винтовки у нас есть, притащим.

Начетчики переглянулись.

Рванулась дверь — и частокол винтовочных стволов уставился на сидящих.

— Семеновцы! — глухо ахнул Харитон.

— Они и есть! — выдвинулся вперед хорунжий. — Выходи по одному… Не шухарить — пришьем!..

В темном и узком проулке, шагающие позади, начетчики нежданно прянули через заплот. Казак вскинул винтовку. Хорунжий схватил его за руку:

— Не полоши зря деревню. Экая темень, промажешь! Все равно от нас не уйдут…

«Непохоже на семеновцев, — удивился Харитон. — Не эти ли божественные люди выдали нас? Не службу ли они сослужили им? Да они же!.. Кто ж больше!..»

Семерых, вместе с Арефием, окружили плотным кольцом, привели во двор уставщика. Ворота отпер сам Ипат Ипатыч.

— Зачем вы их сюда? Если подглядит кто! — шепнул он в хорунжему.

— Не бойсь… темно. К кому же прикажешь? Экий ты, отец, трус…

Всем семерым сняли головы шашкой — чтоб без шуму, без огласки.

На этом настоял пастырь, хозяин двора.



Всюду есть верные люди, и прясла гумен имеют глаза и уши. Но никто не ведал, как в полуночи выскочил оборскими воротами тонконогий жеребец.

Наутро в хребтах, в таежных землянках знали всё.

Прибывших к полудню из деревни связников Нестера и Федора вызвали к командиру отряда. Это был тот самый комиссар, — штаны мочками, — кто первый на запрошлой масленице перебаламутил никольцев и поставил в деревне совет.

— Где Харитон?

Чем им было оправдаться?.. Через полчаса на опушке леса распрощались начетчики с богомольной своей жизнью.



Весть о расстреле начетчиков немного погодя проникла в деревню, — туда и обратно, обходя белые пикеты, скачет партизанская вольница.

Ипат Ипатыч позеленел, заперся в горнице, зажег свечи перед ликами угодников.

Дементей Иваныч не знал, радоваться ли ему, что он оказался дальновиднее многих, или оплакивать потерю верных Ипатовых сподвижников, и он закричал при жене и ребятах:

— Дураки, вот те крест, дураки!.. Не я ль говорил, что нашему брату незачем соваться… Красных не перехитришь, нет. Жива-рука перестукают… Эх, зря наши связались. Нам ли их провести?..


5



«Хоть кооператив и выдумка, красных, но, слыхать, семеновцы по деревням потребильщиков не шевелят», — с опаской оглядываясь на конных лампасников, думал Зуда по дороге в лавку. Ему чудилось: подъедет сейчас вершник, замахнется нагайкой, крикнет: «Это твой Федька к партизанам убежал?» Но он напрасно беспокоился, — лампасники проехали мимо, даже не взглянули на него.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее