Семейщина

«Где я? Где товарищи? Как выбраться отсюда?» — мучительным вихрем проносится у него в голове.

Держась темной тени заплотов, Федот шагом едет вдоль улицы. Как сквозь землю провалился улепетывающий офицер… Никого.

Но что это? Настежь раскрытые ворота, бревенчатые продолговатые срубы в глубине широкого двора.

«Амбары или конюшни… Схоронюсь в случае чего», — решает Федот.

Он спешивается, вводит коня во двор. Конюшни и есть! В стойлах, — даже ночью заметно, — кровные, рысистые лошади.

«Вот кони! Таких дядя Андрей приводил из Томска». Федот переступает порог.

Рысаки, прядают ушами… Ни души, никакой охраны. Федота колотит как в лихоманке, — до того загляденье-кони! Вот он сейчас выведет вон того гнедого бравого жеребца…

Но, чу! Гул голосов неподалеку. Голоса ближе — и Федот узнает родной семейский говор.

«Наши! Значит, вступаем в Читу», — соображает Федот. Теперь нечего уже бояться: гнедой рысак будет его.

— Седлай рысаков! — увидав в проломе ворот каких-то вершников, кричит он.

Его узнали, к нему бегут… В конюшне топот десятков ног… Люди хватают со стен роскошные седла, срывают с крюков наборные уздечки. Кто-то удалый уже выскочил на рысаке в улицу.

Но что случилось? Откуда-то вдруг затакали, дробно и гулко этак, стрекочущие пулеметы. Под пологом ночи зашлепали в бревенчатые стены неисчислимые пули.

— Назад! — бурей, перешибая пулеметную дробь, несется голос командира. — Назад!

Не помня себя, Федот вскочил в привычное седло, — пусть остается рысак: жизнь любых рысаков дороже. Почувствовав нагаечный ожог в боку, конь вынес его в какой-то тупик: улочка обрывалась неожиданным нагромождением бревен и кольев, опутанных мотками колючей проволоки. Из проволочной стены выставились пулеметные тупые рыла. Пулеметы невообразимо трещали.

— Пропал! — ахнул Федот и стремглав понесся обратно. Ему удалось выскочить из лабиринта домов и заплотов на открытое место. Позади бешеной дробью захлебывались пулеметы…

В поле — прочь от города — скакали вершники. Свои!.. Федот догнал двух последних. Под Лукашкой был вороной рысак. «Язви его в душу!» — мысленно выругался Федот.

— Удалые-то успели! — насмехаясь, заорал Лукашка в самое ухо недруга.

Он неприметно хлестнул плеткой по стремени скачущего рядом Спирьку. Тот, крадучись, снял с плеча винтовку и, поотстав, поднял дуло в Федотову спину.

Выстрел грохнул где-то над ухом Федота. Обернувшись, он увидал направленный в небо ствол, поддетый чьей-то саблей.

— Суки, а не люди! Свои счеты в такую пору! — крикнул кто-то.

Спирька рванул коня в спасительную темень… Тарахтели позади озлобленные пулеметы. Там и здесь перевертывались с коней бойцы.

— Понужай знай! — настегивая коня, кричал где-то уже далеко Лукашка.

— Товарищи, без паники! — вывернулся невесть откуда командир.

Его окружили всадники, приостановились.

— Без паники! — повторил командир. — Отойдем организованно… Бронепоезда опоздали, пехота застряла в хребтах. Партизаны с востока тоже замешкались. Город опутан проволокой… На помощь Семенову выступили японцы…

Горнист играл отбой.

Летняя короткая ночь покидала землю. На востоке, с края неба, пробивались алые румяна зари.

И действительно, японцы, как всегда коварно, в решительную минуту откинули в сторону свой липовый нейтралитет: из городских казарм выскочили, под прикрытием пулеметного огня, японские цепи и пошли по пятам отступающих. Отрывистые сердитые вскрики доносились с японской стороны.

Народоармейцы отходили — усталые, голодные, с пустыми подсумками. К полудню они задержались было на читинском тракту у большого семейского села Беклемишева, но японцы, начав орудийный обстрел, фланговой атакой выбили их из села, — многих закололи на месте широкими тесаками, многих уложили вдогонку из карабинов и пулеметов, побили шрапнельными осколками.

Скрипели зубами бойцы в бессильной ярости, но — что поделаешь! — нужно было выходить из неравного боя…

Красные части оставили Беклемишево, оставили станицу Застепную, где, обрадованные мощной поддержкой, из-за японской спины на отступающую пехоту петухом налетели казачьи сотни.

— А много ли дней прошло с тех пор, как у этого же Беклемишева, у этой самой Застепной, мы наступали… рубили казачню?

— Нет, не устоять бы им против нас, не будь у атамана в запасе японских штыков и пушек!

— Вот и верь японскому нейтралитету! Вероломные негодяи! — возмущенно говорили бойцы.

Разбредаясь поодиночке и кучками, раненые шли трактом и голой степью…

К вечеру отступающие получили подкрепление. Свежие силы отбили наскок семеновцев, задержали японцев на укрепленном рубеже хребта…

Японское командование не рискнуло снова вторгаться в недавно покинутое Прибайкалье. Подготовляя эвакуацию Читы, японские генералы, чтоб выиграть время, предложили правительству ДВР начать переговоры о перемирии.