Семейство Доддов за границей

Совершенная правда: я долженъ стыдиться своей неаккуратностію въ перепискѣ; я не отвѣчалъ тебѣ на три письма — это страшный проступокъ; но подумай хоть немного — и ты увидишь, что всѣ подобныя претензіи въ-сущности несправедливы: гдѣ ты найдешь двухъ пріятелей, которые по своимъ вкусамъ, привычкамъ и житейскимъ обстоятельствамъ были бы совершенно въ одинакомъ положеніи, такъ, чтобъ одному изъ нихъ было столько же удобства и времени заниматься перепискою, какъ другому? Подумай объ этомъ и увидишь, что ты, сидя въ своей тихой комнатѣ, можешь находить время для корреспонденціи гораздо-легче, нежели я среди шума, грома и столкновеній баденской жизни; и если твои мысли, подъ вліяніемъ спокойныхъ обстоятельствъ, текутъ плавно, то въ моихъ идеяхъ необходимо отражается жизнь, окрашенная всѣми разноцвѣтными оттѣнками счастья и неудачъ.

Не сердись же на мое молчаніе, будь снисходителенъ къ путаницѣ моего письма, потому-что передавать другому свои мысли въ порядкѣ можно только тогда, когда онѣ стройны въ головѣ; а возможно ли это въ Баденъ-Баденѣ? Вообрази себѣ излучистую долину, съ холмами, покрытыми лѣсомъ и поднимающимися то тамъ, то здѣсь до высоты горъ; среди ихъ стоитъ маленькая деревушка — иначе нельзя назвать Баденъ-Баденъ; но каждый домъ въ этой деревушкѣ чудо архитектуры, великолѣпный отель. Изъ города ведетъ тѣнистая аллея къ мостику черезъ рѣчку, и, перейдя его, ты стоишь передъ великолѣпнымъ зданіемъ: снаружи фрески, внутри позолота и мраморъ. Это — «салоны», храмъ капризной фортуны, которая владычествуетъ надъ зеленымъ столомъ и раздаетъ свои милости и удары направо и налѣво. Сюда стекаются представители всѣхъ націй міра, всѣхъ сословій каждой націи. Знатнѣйшіе аристократы съ двадцатью поколѣніями предковъ перемѣшаны въ толпѣ съ бездомными искателями приключеній, обнищавшими мотами, разорившимися кутилами. Всякій, кто можетъ звономъ своего луидора участвовать въ общей музыкѣ, принимается въ оркестръ. Женщины прекрасныя, изящныя, милыя, нѣжнѣйшіе цвѣтки, взлелѣянные подъ кровомъ родной семьи, стоятъ подлѣ сиренъ, которыхъ обольстительная красота служитъ средствомъ для привлеченія игроковъ. Это — вавилонское смѣшеніе языковъ и состояній. Испанскій грандъ, бѣглый галерный преступникъ, венгерскій магнатъ, лондонскій пройдоха, старый игрокъ съ сѣдыми усами, гологубый юноша — всѣ стоятъ рядомъ, всѣ смѣшаны и слиты силою игры; и, при всемъ различіи по роду, крови, сословію и состоянію, здѣсь они члены одного цеха, одного общества, связь котораго — игорный столъ. Вотъ съ графомъ шепчется заклейменный каторжникъ съ брестскихъ галеръ; черноволосый мужчина, опирающійся на спинку стула леди — бѣжавшій изъ тюрьмы воръ; лондонскій мошенникъ нюхаетъ изъ табакерки англійскаго лорда; «Каково идетъ игра?» кричитъ итальянскій маркизъ рыжебородому корсиканцу, который живетъ своимъ стилетомъ. «Это, кажется, виконтесса Бельфлёръ?» спрашиваетъ свѣжій юноша, только еще покинувшій оксфордскія аудиторіи, а износившійся пріятель отвѣчаетъ ему: «нѣтъ, это m-lle Вареннъ, парижская актриса». Но самая поразительная черта въ этомъ хаосѣ — безпорядочность, неудержимость, съ какою здѣсь всякій предается своей страсти — игрѣ, любви, мотовству; здѣсь не разсчитываютъ ничего, не обращаютъ вниманія ни на что. Надъ характеромъ жизни владычествуютъ здѣсь игорные столы, и какъ за ними мгновенно чередуются страшное богатство и крайняя нищета, такъ въ жизни смѣняются ежедневно наслажденія и отчаяніе. Игра, милый Томъ, во сто разъ пьянѣе шампанскаго, и однажды отвѣдавъ картъ, надолго прощайся съ трезвымъ разсудкомъ. Я говорю не объ увлекательности картъ, но, что еще въ тысячу разъ хуже, о томъ, что игрокъ и во всѣхъ дѣлахъ и обстоятельствахъ жизни привыкаетъ играть va-banque.