Семейство Какстон

– Тсс! – пробормотал актер, видимо смущенный, и принялся разглядывать меня с напряженной внимательностью из-под своих начерненных бровей. Потом он взял меня за руку, и оттащив, на сколько позволяли тесные пределы сцены, сказал:

– Сэр, вы имеете преимущество надо мной: я вас не помню. Не притворяйтесь, не корчите удивленного: уверяю вас, меня нельзя обмануть. Я играю на чистоту: если вы хотите играть с джентльменами, сэр, надо быть готовым к последствиям.

Я поспешил успокоить этого достойного человека.

– Действительно, мистер Пикок, вы помните, я отказался играть с вами; но у меня не было и на уме оскорбить вас, а теперь я пришел поздравить вас с вашим удивительным искусством, и узнать от вас, но слыхали ли вы чего в последнее время о вашем молодом приятеле мистер Вивиене.

– Вивиене? Никогда не слыхал этого имени, сэр. Вивиен! Ба, да вы меня хотите одурачить! Прекрасно!

– Уверяю вас, мистер Пик…

– Тс, тс! Каким чортом вы узнали, что меня прежде звали Пик… то есть, это было просто приятельское прозвище, не больше. Бросьте его, сэр, или

«Вы возбудите благородный гнев!»

– Хорошо, хорошо!

«Под всяким именем благоухает роза!»

как замечает Лебедь, на этот раз по крайней мере справедливо. У мистер Вивиена тоже, кажется, разные имена. Припомните: молодой человек, черноволосый, почти ребенок, с которым я встретил вас однажды на дороге.

– А-а! – сказал мистер Пикок, успокоившись; – понимаю, о ком вы говорите, хотя и не помню, что имел удовольствие видеть вас прежде. Нет, не слыхал я о нем давно ничего; а хотелось-бы мне знать, куда он девался. Этот джентльмен был по сердцу мне. Вилль обрисовал его как нельзя вернее:

«The courtier's, soldier s, scholar's eye, tongue, sword.»[21]

И что за рука для кия! Посмотрели бы вы, как он искал мыльного пузыря славы у самой пасти пушки! Я могу сказать, – продолжал мистер Пикок восторженно, – что это был замечательный человек; что за склад! просто кирпич.

Потом, вглядываясь в меня еще больше и сложив руки и пальцы подобно Тальме, когда он произносил знаменитое: qu'en dis-tu? он прибавил тихо и мерно:

– Когда вы его ви…де…ли, мо…лодой человек?

Видя, что таким образом невыгода начинала обращаться против меня, и не желая дать мистеру Пикоку орудий против Вивиена, который, казалось, окончательно прекратил это знакомство, я отвечал несколькими неопределенными фразами, для того чтобы обмануть его любопытство, пока не позвали его к переодеванью для роли в драме. Так мы расстались.

Глава VI.

Я так же от души ненавижу подробности процесса, как, вероятно, мои читатели, и по этому я только скажу им, что, благодаря распоряжениям мистера Пика, по прошествии не трех дней, а двух недель, дядя Джак был выпущен из тюрьмы, а отец освобожден от всякой ответственности, посредством суммы, двумя третями меньшей той, которая сначала так смутила нас: дело кончилось таким образом, что оно удовлетворило бы самого точного формалиста. Все-таки сумма была чрезвычайно велика в отношении к целому состоянию моего бедного отца. И вместе с долгами Джака, требованиями анти-издательского общества со включением дорогих рисунков к «Истории человеческих заблуждений», наперед отпечатанных в большом количестве, а в особенности со всеми издержками для Капиталиста (ибо мистер Пек устроил журнал на большой ноге, и все закупленные типографские материалы надо было продать за треть цены; он не забыл также поставить в счет деньги, выданные стенографам и корреспондентам, нанятым на год, и которых права переживали журнал, убитый и схороненный ими); словом, за всем тем, что соединенная изобретательность дяди Джака и типографщика Пека сделала для совершенного раззорения семейства Какстон, после всех вычетов и уступок, после всего, что только можно было извлечь из привидений, называемых дольщиками, состояние моего отца равнялось 8,000 фун., что, считая по 4 % давало в год 573 ф. 10 шил. Этого было довольно на прожиток моему отцу, но не хватало на то, чтоб вместе с тем дать его сыну Пизистрату воспитание в Кембриджском коллегиуме Троицы. Удар, стало быть, падал более на меня, чем на отца, и я без большего сопротивления подставил ему мои молодые плечи.

Когда все это кончилось к общему удовольствию, я явился к cэpy Седлею с прощальным визитом. Во все время моего пребывания в Лондоне он был чрезвычайно внимателен ко мне. Я довольно часто завтракал и обедал у него; я представил ему Скилля, который, едва бросил взгляд на его роскошное сложение, сей-час описал его характер с самой мелочною точностью и как необходимое последствие его естественного расположения к удовольствиям жизни: эта философия утешила и привела в восторг сэра Сэдлея. Мы оба ни разу не возвращались к Фанни, и как бы безмолвно сговорились не упоминать о Тривенионах. В этот последний визит, он, сохраняя прежнее молчание о Фанни, стал говорить о её отце.