Семейство Какстон

– Ступайте, ступайте; преступление не было совершено, и можно будет уничтожить проклятие.

Но слова мои затронули ложную струну этой темной и строптивой души. Молодой человек отнял руки от лица и гневно и нагло поднял голову. Он оттолкнул меня в сторону и громко сказал:

– Прочь! я ни за кем не признаю власти над моими поступками и над моей участью; я не допускаю посредников между этой леди и мной. Сэр, – продолжал он, грозно смотря на отца, – сэр, вы позабыли наш договор. Связь наша разорвана, ваша власть надо мной уничтожена; я не ношу больше вашего имени, для вас я был и продолжаю быть как-бы мертвым. Я отказываю вам в праве становиться между мною и тем, что для меня дороже жизни. О (при этом он протянул руки к Фанни), мисс Тривенион, не откажите мне в одной просьбе, в чем-бы вы меня ни обвиняли. Позвольте мне видеть вас на-едине хоть на одну минуту, позвольте мне доказать вам, что если был я преступен, то не из тех низких видов, которые мне здесь приписывают, говоря, что я будто-бы хотел соблазнить богатую наследницу; нет, а хотел тронуть женщину; поймите вы меня!

– Нет, нет; – говорила Фанни, прижимаясь ближе к Роланду, не оставляйте меня. Если он точно, как кажется, ваш сын, я прощаю его; но велите ему уйдти, мне страшен его голос!

– Неужели вы-бы в самом деле хотели уничтожить во мне воспоминание о связи, которая существует между нами – сказал Роланд глухим голосом, – неужели вы-бы хотели, чтобы я, видя в вас только низкого вора и обманщика, выдал вас в руки правосудия, или растянул у моих ног. Ступайте, и пусть спасет вас это воспоминанье!

Я было опять подступился к преступному сыну; но он опять уклонился от меня.

– Я один, – сказал он, скрестивши руки на груди, – имею право распоряжаться в доме; все те, которые в нем находятся, должны исполнять мои приказания. Вы, сэр, которые цените так высоко славу, имя и честь, как же вы не видите, что вы их оти я я и-бы навсегда у этой леди, которую вы хотите защитить от моей позорной привязанности? Как примет свет повесть о спасении мисс Тривенион?.. О простите меня… мисс Тривенион… Фанни… простите меня! я схожу с ума, только выслушайте меня на-едине… меня одного, а там, если и вы скажете «прочь!» я без ропота подчинюсь вашему приговору; я не признаю судьи, кроме вас.

Но Фанни прижималась все ближе и ближе к Роланду. В эту минуту услышал внизу шум голосов и топот, и, думая, что соучастники этого заговора опять собрались с духом, может-быть для того, чтобы идти на помощь своего руководителя, я потерял сострадание, смягчавшее во мне ужас, произведенный на меня преступлением молодого человека, и недоумение, в которое привело меня, его сознание. По-этому я теперь так схватил Вивиена, что он не мог уж у меня вырваться, и сказал ему сухо:

– Смотрите, не усиливайте обиды! Если будет схватка, так не у отца с сыном, а…

Фанни выступила вперед.

– Не стращайте этого человека, я не боюсь его, сэр, я готова выслушать вас одна.

– Никогда! – сказали мы с Роландом, оба разом.

Вивиен со злостью взглянул на меня и с горечью на отца и, как-бы отказываясь от своей просьбы, сказал:

– Хорошо же! Я буду говорить даже в присутствии тех, которые так строго судят меня.

Он остановился и, придавши своему голосу выражение страсти, которое в самом деле могло-бы показаться трогательным, если-б его проступок внушал менее отвращенья, продолжал, обращаясь к Фанни:

– Сознаюсь, что, когда я в первый раз увидел вас, я может-быть и мечтал о любви, как честолюбивый бедняк думает о пути к богатству и власти. Но эте мысли исчезли, и в моем сердце осталась одна безумная любовь. Я был как в бреду, когда я соображал всю эту проделку. Неужели вы, которые, по-крайней-мере в этом видении, были моею, неужели вы, в самом деле, на веки для меня потеряны?

В голосе и приемах этого человека было что-то такое, происходившее или от самого искусного притворства или от истинного, но извращенного чувства, что, по-моему, непременно должно было отозваться в сердце женщины, если она когда-нибудь любила его, как-бы она ни была оскорблена им; вот почему я обратил на мисс Тривенион холодный и пытливый взгляд. Когда она в страхе обернулась, её глаза нечаянно встретилась с моими, и мне кажется, что она поняла мои сомненья: она глядела на меня как-бы с грустным упреком, после чего её губы гордо стянулись, как у матери, и я в первый раз увидел на её лице выражение гнева.

– Хорошо, что вы сказали все это при других; при них же я заклинаю вас чсстью, которую сын этого джентльмена может мгновенно забыть, но на чей призыв он не может остаться глух, я умоляю вас сказать: подала ли вам я, Фанни Травенион, делом, словом или знаком, какой-нибудь повод надеяться, что я отвечаю на чувство, которое вы, как говорите, питали ко мне, или что я согласна на ваше покушение овладеть мною?