Семейство Какстон

– Вы не хотите взять моей руки. Так поверьте, что я не захочу огорчить вас.

Тронутый, взволнованный, смущенный таким великодушием к моему возрасту и положению в свете со стороны человека, стоявшего так высоко, я пожал эту руку и поднес ее было к губам (и это выражение почти не уровило-бы никого из нас), но он по своей природной скромности тихо выхватил ее у меня. У меня не достало сил говорить более об этом предмете, а я пробормотал, что пойду посмотреть на дядюшку, взял свечу и пошел на верх. Я без шума пробрался в комнату Роланда и, прикрыв свечу рукой, увидел, что лицо его было очень взволновано, хоть он и спал. И я подумал: «что мое молодое горе в сравнении с его горем!» и, усевшись у кровати, остался тут до утра, рассуждая с самим собой.

Глава III.

Когда взошло солнце, я сошел в общую комнату, решившись написать к отцу, чтобы он приехал к нам, чувствуя сколько Роланд нуждается в его увещаниях и советах; к тому же до башни было не так далеко. Я удивился, найдя лорда Кастльтон все еще сидящим перед камином; видно было, что он не ложился в постель.

– Вот это так! – сказал он – мы обязаны помогать друг другу поддерживать физические силы.

При этом он показал на завтрак, приготовленный на столе.

Я перед тем долго ничего не ел, но чувствовал голод только по какому-то расслаблению: я стал есть почти бессознательно, и мне почти было стыдно убедиться, что пища меня подкрепила.

– Я полагаю, – сказал я, – что вы скоро отправитесь к лорду Н.

– Нет, да разве я не говорил вам, что я послал Соммерса с письмом к леди Эллинор, в котором прошу ее приехать сюда. Подумав хорошенько, я не знал, прилично ли мне будет приехать с мисс Тривенион одному, даже без горничной, в дом, набитый гостями падкими на сплетни. Если-бы даже ваш дядюшка был в состоянии проводить нас, его присутствие подало-бы новый повод к удивлению, вот почему, как только вы ушли отсюда к капитану, я сейчас же написал письмо и отправил человека. Я думаю, что леди Эллинор будет здесь в девятом часу. Между-тем я уж видел эту мерзавку, горничную, и принял меры, чтобы отвратить опасные последствия её болтливости, и вы вероятно не без удовольствия услышите, что мне уже пришла мысль, как удовлетворить светское любопытство. Мы предположим, что лакей Тривениона сошел с ума: это еще милостиво и ваш батюшка назвал-бы это философским предположением. Всякая важная плутня – сумасшествие. Свет не мог-бы существовать, если-бы правда и добро не были природными стремлениями некоторых умов. Понимаете?

– Не совсем.

– Дело вот в чем: лакей сошел с ума и выдумал эту глупую историю о болезни Тривениона; до смерти испугал своей химерой леди Эллинор и мисс Тривенион, и отправил их обеих одну за другой. Но так как я получил письмо от Тривениона и знал, что он не мог быть болен при отъезде лакея, то, как старый друг дома, естественно отправился по следам мисс Тривенион и спас ее от глупостей лунатика, который бесился все более и более, и вез её уж чорт-знает куда, а потом написал к леди Эллинор, чтобы она приехала за ней. Над нами только посмеются и свет будет доволен. Если вы не хотите, чтобы он жалел вас или кусал, заставьте его смеяться; свет тот же Цербер: он хочет съесть вас… так вы заткните ему рот пирогом. К тому же, – продолжал этот новый Аристипп, в котором было столько мудрости под наружной пустотой и беспечностью – обстоятельства помогут нам сыграть наши роли. Если этот бездельник лакей так же часто приводил цитаты из Шекспира в передней, как в то время когда я вязал его в кухне, этого довольно, чтобы все люди стали подтверждать, что он сошел с ума, а если мы найдем это недостаточным, мы можем уговорить его отправиться в Бедлем на месяц или на два. Отсутствие горничной то же покажется естественно: или я или леди Элинор прогнали ее за то, что она имела глупость довериться этому дураку. Это может показаться несправедливо; но подобная несправедливость вещь очень обыкновенная. Надо же на чем-нибудь выместить свой гнев. Ну вот хоть моя бедная палка; хоть и лучше было-бы привести в пример ту трость, которую Людовик XIV сломал о плеча лакея, выведенный из терпения принцем королевского дома, на чьи плеча его величество не могло излить свое негодование. И так вы видите, – прибавил лорд Кастльтон, понизив голос, – что ваш дядюшка может хоть не много успокоиться при мысли, что имя его сына будет пощажено. И молодой человек сам легче может исправиться, если ему не нужно будет отчаяваться в возможности искупления, требуемого светом от тех, которые… Да и к чему отчаиваться; жизнь долга!

– Это мои слова, – сказал я; – повторенные вами они имеют смысл предсказания.

– Послушайтесь моего совета, и не теряйте из вида вашего двоюродного брата, покуда гордость его еще унижена и сердце может-быть еще не ожесточено. Это я говорю не для него только. Нет, я думаю о вашем дядюшке: благородный старик! А теперь, я думаю, я обязан перед леди Эллинор загладить, как только сумею, следы трех бессонных ночей и беспрестанного беспокойства на лице человека, уже ступившего на пятый десяток.