Семейство Холмских. Часть пятая

Пронскій любилъ послѣ обѣда курить трубку, пивши кофе, но Любинька не могла сносить табачнаго запаха, Алексѣй отвелъ его въ самую отдаленную въ домѣ комнату, и заперъ всѣ двери, чтобы какъ нибудь запахъ табаку не дошелъ до Любиньки. Изъ вѣжливости, долженъ былъ онъ остаться съ Пронскимъ, но безпрестанно бѣгалъ провѣдывать жену. Безпокойство его было такъ явно, что Пронскій, изъ жалости къ нему, сказалъ, что очень усталъ съ дороги, и хочетъ уснуть. Потому просилъ онъ Алексѣя идти къ женѣ его, и прислать, ежели есть y нихъ, какія нибудь газеты. "Всѣ утверждаютъ, что онъ эгоистъ," думалъ Пронскій, оставшись одинъ, "а такое вниманіе и привязанность къ женѣ доказываютъ совсѣмъ противное." Но вскорѣ открылось Пронскому, что чрезмѣрная заботливость Алексѣя о женъ была самымъ разительнымъ доказательствомъ утонченнаго эгоизма.

Вечеромъ вздумалось Любинькѣ представить для Софьи новую сцену, и новое доказательство, какъ всѣ любятъ ее, и какъ дорожатъ ея спокойствіемъ. На дворѣ громко залаяла собака. Любинька ужасно испугалась , и до такой степени растревожилась , что съ нею сдѣлался обморокъ . Тотчасъ бросились мать, мужъ и нѣсколько – уже всегда на такіе случаи готовыхъ – дѣвокъ; всѣ суетились, бѣгали, принесли воды, разныхъ спиртовъ, солей, эфиру, капель, и по всему дому сдѣлалась страшная суматоха! Пронскій побѣжалъ за Аккушеромъ, который спокойно курилъ трубку въ своей комнатѣ. Ему извѣстны уже были подобные фарсы Любиньки, и онъ не спѣшилъ къ ней, увѣряя Пронскаго, что это ничего не значитъ, и само по себѣ, весьма скоро, пройдетъ. Дѣйствительно, они нашли Любиньку, какъ ни въ чемъ не бывало; на лицѣ ея не замѣтно было никакой перемѣны. Аккушеръ пощупалъ пульсъ, и, съ усмѣшкою, не сказавъ ни слова, отошелъ отъ нея. Но Алексѣй уже сдѣлалъ свои распоряженія: собаку, которая осмѣлилась обезпокоить его супругу, велѣлъ поймать и повѣсить; призвалъ караульщика, и изъ господскихъ рукъ своихъ далъ ему нѣсколько пощечинъ, за то, какъ смѣлъ онъ позволить собакѣ громко лаять!

Оставшись наединѣ съ женою, Пронскій долго смѣялся фарсамъ Любиньки; однакожъ, и онъ и она находили, что этотъ глупый образъ жизни очень скученъ, и потому расположились, непремѣнно на другой день, послѣ обѣда, уѣхать. Но въ ту-же ночь сдѣлалась въ домъ настоящая кутерьма . Шумъ и бѣготня по лѣстницамъ разбудили ихъ; они узнали, что Любинька въ самомъ дѣлѣ мучится родами. Софья тотчасъ одѣлась, и пошла къ родильницѣ, съ тѣмъ, что ежели не для нея, то для матери быть чѣмъ нибудь полезною. Пронскій, съ такимъ-же намѣреніемъ, отправился въ гостиную, гдѣ нашелъ Алексѣя въ совершенномъ отчаяніи. Онъ ревѣлъ, какъ ребенокъ, и рвалъ на себя волосы.

Роды были несчастливы. Лгобинька часто позволяла себѣ фарсы, подобные вчерашнимъ, притворялась слабою и больною, и дѣлала мало движенія. Ей пріятно было, что всѣ за нею ухаживаютъ, всѣ объ ней безпокоятся, и она имѣла уморительныя фантазіи, которыя свято исполнялись. Напримѣръ: она немогла иначе пить, какъ прямо изъ графина, или бутылки, требовала себѣ самыхъ густыхъ сливокъ, жареныхъ въ маслѣ и сметанѣ грибовъ, ко всѣму жирному имѣла страстную охоту, все ѣла, и во время беременности своей растолстѣла. Кромѣ того, не могла она равнодушно смотрѣть, ежели y мужа ея было хотя нѣсколько волосовъ на бородѣ; онъ принужденъ былъ бриться по два раза въ день, и пожертвовалъ для ея успокоенія густыми своими баккенбартами, которыми прежде всегда долго и съ большимъ вниманіемъ занимался.

Милая и умная Любинька такъ хорошо себя устроила, что жизнь ея при родахъ была въ опасности. Бабушка и Аккушеръ находили необходимымъ сдѣлать операцію. Но мужъ ея, ревеньемъ своимъ и малодушіемъ все портилъ и тревожилъ безпрестано, не только ихъ, но и самую родильницу, для которой всякое душевное потрясеніе могло быть пагубно. Аккушеръ былъ Нѣмецъ, отважный и не слишкомъ церемонный; онъ просто вывелъ Алексѣя за руку изъ спальни и заперъ за нимъ дверь, a съ другой стороны, изъ дѣвичей, поставилъ служанокъ на часы, и не велѣлъ пускать его.

Въ этомъ положеніи нашелъ Алексѣя Пронскій, и хотѣлъ было утѣшать; но тотъ, въ отчаяніи, не помня самъ себя, обнаружилъ истинную боязнь свою, не столько о потерѣ жены, какъ о томъ, что ежели она умретъ, не оставивъ ему наслѣдника, то надобно будетъ навсегда распрощаться съ милльономъ и большимъ имѣніемъ, долженствовавшимъ достаться въ его распоряженіе по смерти Фамусовыхъ. Послѣ этого, увѣрясь въ настоящей причинѣ прежней необыкновенной заботливости Алексѣя о женъ, Пронскій, съ негодованіемъ и презрѣніемъ, отвергнулся отъ него.