Семейство Майя

Оба замолчали. И тут Карлос услышал, как у двери тихонько и жалобно повизгивает Ниниш, просясь войти. Он впустил ее. Собачка прыгнула на софу, где Мария рыдала, свернувшись в уголку, и стала лизать ей руки, беспокойно кружа возле нее, потом улеглась рядом, словно охраняя свою хозяйку, и настороженно следила черным глазом за Карлосом, который, не в силах ни уйти, ни остаться, вновь принялся мерить шагами гостиную.

Громкий стон Марии заставил его остановиться. На мгновенье он застыл перед этим выражением несказанной боли… Дрожащими губами он прошептал:

— Даже если бы я все тебе простил, как я смогу теперь верить тебе? Ведь эта чудовищная ложь всегда будет стоять между нами! Никогда в нашем доме не было бы доверия и покоя…

— Я ни в чем тебе не солгала ни разу и если молчала о своей жизни, то лишь потому, что любила тебя! — отвечала она скорбно и глухо из глубины своего отчаяния.

— Нет, ты лгала мне во всем! Все было ложью — твой муж, твое имя, вся твоя жизнь… Я больше не могу тебе верить… Даже сейчас я не верю в искренность твоих слез!

Мария в негодовании поднялась и стояла выпрямившись, с прежней величавой осанкой. Расширенные глаза ее мгновенно высохнув, гневно сверкали на мертвенно-бледном лице.

— Ты хочешь сказать, что мои слезы и мольбы притворны? Что я разыгрываю отчаяние, чтобы удержать тебя, не потерять тебя и теперь, когда Кастро Гомес меня оставил, заменить его тобой?..

— Нет, нет! Не это! — пробормотал Карлос.

— А я? — воскликнула она, приближаясь к нему и подавляя его сиянием истины, преобразившей ее лицо. — А я? Почему я должна верить в твою великую любовь и твои клятвы? Что же ты любил во мне? Ответь! Чужую жену, чужое имя, завидную любовницу, красивые туалеты? Или меня такую, какая я есть, мое тело, мою душу, мою любовь к тебе? Я ведь осталась той же, посмотри на меня хорошенько!.. Те же руки, та же грудь… Только одно изменилось: моя любовь! Да, к несчастью, я люблю тебя еще сильнее, моя любовь к тебе беспредельна!

— О, если бы это было правдой! — вскричал Карлос.

Мария упала к его ногам:

— Клянусь тебе жизнью моей девочки, жизнью Розы! Я люблю тебя, я тебя обожаю, без памяти, до безумия, я готова умереть здесь, у твоих ног!

Карлос затрепетал. Всем своим существом он рвался к ней; необоримая сила влекла его в ее объятия, пусть даже они скрывали бездну, которая поглотила бы всю его жизнь… Но вновь мысль о «лжи» охладила его порыв. И он тихо высвободился, закрыв в отчаянии лицо руками; все в нем восставало против незримой и неодолимой преграды, не желавшей исчезать и вставшей железным заслоном на пути к его сказочному счастью!

Мария не поднималась с колен, и глаза ее были прикованы к ковру. Затем в тишине гостиной раздался ее дрожащий, скорбный голос:

— Ты прав, все кончено! Ты мне больше не веришь, и, раз так, все кончено!.. Тебе лучше уйти… Никто мне не поверит. Для меня все кончено, во всем мире у меня больше никого нет… Завтра я уеду отсюда… Мне нужно только собраться… И я уеду…

Сердце Карлоса не могло вынести сего горестного зрелища. Она лежала на полу, в темном плаще, такая одинокая, словно несчастная сирота, выброшенная в безжалостный мир… И его гордость, фамильная честь, ужасные сомнения — все было сметено ураганом жалости. Он забыл обо всем — он видел лишь ее красоту, ее страдания, ее возлюбленную душу. Щедрое безрассудство доброты облагородило его страсть. И, склонясь к ней, он прошептал, раскрывая ей объятия:

— Мария, ты согласна стать моей женой?

Она подняла голову и взглянула на него затуманенным взором, не понимая. Но Карлос ждал, раскрыв объятия, чтобы вновь заключить в них ее, свою возлюбленную, теперь уже — навеки… Она поднялась, путаясь в плаще, и упала ему на грудь, покрывая его поцелуями, смеясь и плача, как безумная:

— Стать твоей женой? О Карлос! И всегда, всегда быть с тобой? О любовь моя, любовь моя! Заботиться о тебе, обожать тебя, быть навеки только твоей! И бедная Роза с нами… Нет, нет, ты не женись на мне, я тебя не стою! Ты просто люби меня! Мы уедем далеко-далеко, ты, я и Роза, и ты будешь нашим другом, ведь у нас нет никого на свете, кроме тебя! О боже, боже!

Она мертвенно побледнела и лишилась чувств; голова ее запрокинулась, и длинные волосы, распустившись, коснулись пола и засверкали на свету осенним золотом.

XV

Мария Эдуарда и Карлос, который на сей раз остался ночевать в своем домике в Оливаесе, заканчивали завтрак. Домингос подал кофе и, перед тем как уйти, положил перед Карлосом коробку папирос и номер «Фигаро». Оба окна были открыты. Ни один лист не шевелился в густом воздухе хмурого утра, еще более омрачаемого тягучим звоном колоколов, замиравшим далеко в полях. На скамье под деревом мисс Сара лениво шила что-то; рядом на траве играла Роза. Карлос, вышедший к завтраку одетым по-домашнему, как и положено супругу, — в шелковой рубашке и фланелевой куртке — пододвинул свой стул к Марии, взял ее за руку и сказал, ласково играя ее кольцами:

— Скажи мне, дорогая… Ты решила уже, когда мы едем?