Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4

— Говорят, что после того, как у него побывал Колыханов, старик на другой же день перебрался к какой-то старухе Давыдовне. Они были знакомы еще в молодости, и старуха, говорят, приютила Евсея… — Приходько присел к столу, вынул пачку сигарет. — Разреши подымить? Я тут, возле окна… Ну, а что нового у нас? — спросил он, прикуривая сигарету. — Как встретили в крае наши успехи на хлебном фронте?

— Газеты, ты знаешь, похвалили, — сказал Щедров. — Сегодня звонил Румянцев. Поздравил и пообещал занести Усть-Калитвинский на краевую Доску почета.

— Вот это здорово! А ты, вижу, не сияешь от счастья?

— Рано нам, Анатолий, и сиять и приходить в восторг.

— А я радуюсь! Лиха беда — начало!

— Начало, верно, сделано, вернее, сделана заявка на настоящий успех.

— А ты знаешь, нас похвалил даже Холодов!

— Откуда тебе сие известно?

— Позавчера я случайно встретился с ним на дороге. Холодов возвращался из Степновска, а я ехал в Вишняковскую.

— Ну и что же он сказал?

— Хвалил за урожай, за успехи на уборке и хлебосдаче.

— Мы же намного больше продали хлеба, нежели Марьяновский, — заметил Щедров.

— И, конечно, поучал, без этого он не может, — продолжал Приходько. — Моя статья ему не понравилась. Дело секретаря райкома, говорит, не статьи писать, а побольше давать стране хлеба, мяса, молока. И Щедров, говорит, любит речи произносить. Я возражал, сказал, что и статьи писать и речи произносить секретарь райкома обязан. Кончилась наша встреча на том, что Холодов пригласил нас приехать в Марьяновский. Приезжайте, говорит, со Щедровым, посмотрите, как мы живем.

— А что? Надо бы поехать. Соседи же!

— Но когда? — спросил Приходько. — Надо же найти время.

— Я полагаю так: до того, как поехать в Марьяновский, нам нужно провести общестаничные собрания и выступить на них с обстоятельным докладом. Придется тебе, Толя, взяться за написание этого доклада.

— Вместе напишем. — Приходько вынул из кармана записную книжку, полистал ее. — Есть у меня тут пометки на память, в частности я записал о Рогове. Он был у меня, просил отпустить из района. Не просил, а умолял.

— Ну и что ты ему сказал?

— Ничего не сказал, но, по-моему, надо отпустить. Как говорится, насильно мил не будешь. Пусть уезжает на все четыре стороны. — Смуглое лицо Приходько снова озарила улыбка. — Марсова тоже намерена покинуть Усть-Калитвинский. Говорит, что скучает по столице. И ее не надо удерживать.

— Вот Марсову я отпустил бы охотно, — сказал Щедров. — Птичка залетная, как и зачем прилетела в Усть-Калитвинский, она и сама толком не знает. Да и делать тут ей нечего. Пусть улетает. Совсем иное дело — Рогов. Его отпускать нельзя, он здесь вырос, и мы обязаны помочь ему встать на ноги.

— А если отпустить?

— Ему же хуже будет. Следом за ним пойдет нелестная характеристика.

Приходько взглянул на свои ручные часы.

— Уже поздно. Пойду, а то мое семейство заждалось меня. — Постоял у дверей. — Значит, готовить доклад?

— Сколько тебе потребуется дней?

— Я сперва подготовлю общие тезисы и покажу их тебе.

— Необходимо поторопиться, — сказал Щедров, провожая Приходько. — Времени у нас мало.

Когда Приходько ушел, Щедров снова сел к столу, раскрыл тетрадь и начал читать.

«Люди, живущие или жившие в одно и то же время, именуются современниками. Приходько и я, Калашник и Рогов — современники. Ими являются Иван Павлович Румянцев и Антон Силыч Колыханов, Евсей Застрожный и Илья Васильевич Логутенков. Их отличает не только возраст, образование, жизненный опыт, а и их мировоззрение и их идейная убежденность. С Приходько мы говорили о деле, и он понимает меня, а я понимаю его, мы — единомышленники, нам нет нужды что-то друг другу доказывать или что-то объяснять, потому что наши убеждения не вступают в противоречие… Иное дело — Калашник и я. Когда-то мы были друзьями, а теперь не понимаем один другого. Как это могло случиться?

Вот в чем суть вопроса…»