Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Все то же… Не понимаю, не могу понять твои кавалерийские наскоки… Не улыбайся, Даша, ничего веселого в этом нету. — «Вот точно так, помню, ты улыбалась еще тогда, когда была школьницей, — невольно подумал он. — Улыбалась и позже, когда мы стояли на берегу Кубани, прощались с станицей и мечтали о будущем, и мне эта твоя улыбка так знакома и так мила, и эти ямочки на щеках»… — Даша, мы росли вместе, — заговорил он, — под одной крышей и в одной семье и теперь волею судьбы впряжены в одну телегу. Вот и везти бы нам эту телегу мирно, спокойно. А ты бунтуешь, обвиняешь меня в каких-то грехах… Прошу тебя, скажи, как сестра брату: в чем же моя вина?

— Я говорила тебе, и не раз… Да ты пей чай, а то остынет… Скажу еще чистосердечно, по-дружески: Миша, я хочу тебе помочь. Ибо если я не помогу, не сумею, то уже никто тебе не поможет, и ты можешь кончить очень плохо.

— Угрожаешь?

— Зачем же… Просто говорю.

— Хорошо, давай спокойно разберемся. — Барсуков надолго задумался и к чаю не притрагивался. — Я и ты живем одной и той же заботой: сделать жизнь в станице как можно лучше — и материально, и культурно. Ведь так же, Даша?

— Так… А что дальше?

— Забота о благе холмогорцев — иного желания лично у меня не было и нет. Но, по-твоему, в «Холмах» я единоначальник, этакий холмогорский диктатор, и в этом, как ты полагаешь, состоит моя главная беда. Так ли это? Обратимся к фактам. Кто я? В прошлом сирота, мой отец погиб на войне. Я получил высшее агрономическое образование и вот уже десять лет руковожу «Холмами». Так что же я? Бюрократ? Недоступный для людей чиновник? Или деспот? А может быть, я не умею вести хозяйство? Разве у меня нет прибылей? Разве «Холмы» в чем-либо отстают? Не улыбайся, а отвечай…

— Ну что ты понес? Конечно же ты не бюрократ и не деспот. — Даше трудно было удержать улыбку. — И хозяин заботливый — это все знают.

— Чего же еще хочешь от меня? Я не корыстолюбив, и больше всего пекусь о других и меньше всего о себе, — тем же твердым голосом продолжал Барсуков. — Но я, верно, единоначальник, и это, как я считаю, хорошо! «Холмы» хозяйство крупное, многоотраслевое, каждый день от меня требуются оперативные решения, и я не только их принимаю быстро, без проволочек, а и быстро, оперативно претворяю в жизнь. Так что в этом плохого?

— А приезд Анчишина?

— Так ведь жатва на носу, не могу же я сидеть сложа руки! Наступает самая горячая пора — уборка хлеба, и тут потребуется еще более твердая рука единоначальника, то есть человека, который не за страх, а за совесть принимает на себя, как командир в бою, всю полноту ответственности. Что в этом плохого?

— Плохо то, что ты поставил себя над всеми… Вот и сейчас все «я», «мне» да «мое». Зачем? Почему бы не «мы», «нам», «наше»?

— Знаю, знаю свой грех… Но ведь дело-то не в словах!

— Почему не проводишь заседания правления?

— Разговоров у нас, Даша, и так предостаточно — и на заседаниях парткома, и профкома, и комсомола, и всяких комиссий. Хорошо, что хоть я не отрываю людей от дела. — Барсуков совсем забыл, что перед ним стоял стакан с уже остывшим чаем. — Как ты не можешь понять, Даша, что «Холмы» — это предприятие и что моя задача состоит не в том, чтобы устраивать дискуссии, а в том, чтобы осуществлять оперативное руководство и давать стране как можно больше сельхозпродуктов, что я и делаю.

— Уже слышала.

— Послушай еще! И ответь на мой вопрос: как же я добился высоких показателей в полеводстве и в животноводстве? Как же мне удалось сделать Холмогорскую такой, какая она есть сейчас? С помощью заседаний или без оных? Каждый год «Холмы» продают государству тысячи тонн зерна, мяса, молока, шерсти, более миллиона штук яиц, и все это делается без дебатов и без прений… Между прочим, в том году, когда за рекордный урожай пшеницы я был награжден вот этой звездочкой, — Барсуков слегка наклонил чубатую голову и правым скошенным глазом уловил отблеск червонного металла на лацкане своего пиджака, — да, так вот, к твоему сведению, в том самом высокоурожайном году я не провел ни одного заседания. Стало быть, заседаний не было, а урожай был, и какой! Так что же в этом плохого, спрашиваю?!

— Печаль-то моя не об этом.

— О чем же она, твоя печаль? Говори.

— Все о том же, о Михаиле Барсукове… Не бюрократе и не деспоте. Боюсь, как бы этот добрый, заботливый хозяин не превратился бы в этакого новоявленного работодателя. Дескать, я даю холмогорцам хорошо оплачиваемую работу, забочусь об их материальном благополучии, благоустраиваю станицу. Чего же им еще надо? Так?

— Если холмогорцы живут в достатке, если я забочусь…

— Погоди, — перебила Даша. — Ведь ты не один заботишься об урожае, не один благоустраиваешь станицу, и не одного тебя беспокоит, чтобы холмогорцы хорошо зарабатывали и могли бы построить новый дом или купить «Жигули». — Белым, согнутым подковой гребнем Даша причесала и заколола волосы. — И совершенно ни к чему уверяешь себя и других, что «Холмы» предприятие. Нет, Михаил, «Холмы» — это сельхозартель со своим примерным уставом и своими демократическими порядками, и забывать тебе об этом нельзя.