Семен Дежнев — первопроходец

Шли годы. Семён Иванович старел, его волосы и борода серебрились сединами. Здесь суровые условия, тяжкие испытания жизни заставляли людей рано седеть. Ему шёл шестой десяток, а многие из его товарищей не дожили до этого возраста. Кто утонул в бурной пучине Студёного моря, кто пал от меткой юкагирской стрелы, кого сразила чёрная смерть и голод. Давали о себе знать старые раны. О них напоминали глубокие шрамы, которых немало осталось на теле анадырского героя. Но, полагаясь на своё могучее здоровье, поморскую выносливость, Дежнёв старался не поддаваться хворям, не замечать боль старых ран. Он по-прежнему много работал, ходил в походы и на промыслы, рачительно считал соболиные шкурки и тяжёлые моржовые клыки. Хлопотливая многообразная служба тяготила его. Годы брали своё, чувствовалась усталость. Из прежних испытанных соратников остались единицы. Приходили новые люди с различными характерами и норовом. Не со всеми легко налаживались отношения. Семён Иванович хотел бы отдохнуть от административных забот, снять с себя начальственное бремя, остаться рядовым казаком-промышленником. Давно уже писал он якутскому воеводе, чтобы прислали ему замену. Но замены всё не было. Амос Михайлов, назначенный было на его место, до Анадыри не доехал. Другого человека на роль представителя власти в Анадырском крае воевода смог подобрать не сразу. Край суров, слишком отдалён, да и бремя власти хлопотно — не каждый согласится взвалить это бремя на свои плечи.

Наконец-то якутские власти остановили свой выбор на Курбате Иванове, прибывшем на Лену из Енисейска ещё с первым воеводой, Петром Головиным. Был он человек опытный и чин имел немалый — сотник. К тому же грамотный, участник многих походов. Его-то власти и решили направить в дальний край.

Курбат Иванов добрался до Анадырского зимовья весной 1659 года. Возрадовался Семён Иванович — дождался замены. Жадно расспрашивал он Курбата про якутские новости, про знакомых по прежним походам. Сотник, наделённый официальными полномочиями анадырского администратора, записанными в воеводской наказной памяти, сразу принял тон строго деловой, суховатый. Давал понять дистанцию в служебных рангах. Сотник это тебе не рядовой казак.

   — Дозволь, Курбат, познакомлю тебя с нашей житухой на Анадыри, как сложились наши отношения с анаулами... — начал было Дежнёв.

   — Потом, потом, — перебил его Курбат. — Поосмотрюсь, сам порасспрошу обо всём. А давай-ка наперво передачей дел займёмся. И предупреждаю, принимать дела стану строго, дотошно.

   — Пошто так? Я в чём-то провинился?

   — Не знаю, провинился ли ты в чём-нибудь. А приём-то дел у нас необычный получается.

   — Это почему же необычный?

   — Ведь ты рядовой казак. Не сотник, не пятидесятник, не десятник даже. Выборный приказчик, ставший таковым по воле случая. Воевода никогда тебя в этой должности не назначал.

Дежнёв понимал двусмысленность своего положения. Она, эта двусмысленность, давала повод Стадухину, а потом и Селиверстову, оспаривать власти «самозванного» приказчика. Сам же Семён Иванович, с присущей ему скромностью, мирился со своим положением, не настаивал на подтверждении своих прав специальной бумагой с витиеватой росписью воеводы, называемой наказной памятью. А сами власти не очень-то и беспокоились о престиже рядового казака, отделённого от воеводского центра тысячами вёрст. Шлёт исправно соболиную и костяную казну и ладно. Что же ещё?

Принимал Курбат Иванов имущество, строения зимовья, содержимое амбаров, аманатов, дотошно, придирчиво, тщательно выискивал изъяны и упущения. Но заметных изъянов и упущений вроде бы и не оказалось. Потом составил и подписал документ о сдаче-приёме зимовья и заставил подписаться и Дежнёва. За него поставил свою подпись грамотей.

После утомительно длинной церемонии приёма-передачи Курбат как-то смягчился, потеплел. Сказал участливо:

   — Обиделся небось? Какой, мол, старый придирчивый сухарь на мою голову свалился.

   — Да нет же, вовсе не обиделся. Ты по правилам поступал.

   — Я ведь для пользы твоей старался, Семейка. Чтоб можно было написать воеводе, что Семён Дежнёв справлялся, мол, с обязанностями анадырского приказчика хорошо, ни в каких злонамеренных делах не замечен, казённое имущество сохранил сполна. Надо такое написать. Ведь на тебя наговоры были.

   — Кому же я не угодил?

   — Юшку Селиверстову. Да воевода Лодыженский не шибко-то этим наговорам поверил. Уж были они зело нелепы, надуманы. И всё же дал мне наставление воевода — не спеши принимать дела у Дежнёва, разберись во всём, не водится ли за ним, Семейкой то бишь, чего дурного.

   — Разобрался-таки?

   — Как видишь, Семён Иванович, подписал бумагу с лёгким сердцем.

   — Коли так, низко кланяюсь тебе, Курбат. Ты, оказывается, хороший человек.

Теперь бывший приказчик и другие анадырские старослужащие получили право вернуться в Якутск. Их служба на Анадыри считалась завершённой. Докладывая о приёме зимовья, Курбатов писал: «А он, Семейка, отпущен в Якутский острог, да с ним служилый человек Ортюшка Солдат да промышленные...» Далее перечислялись пять имён промышленных людей.