Семен Дежнев — первопроходец

   — Что я слышал от гонцов, как побывали в Москве... Не прижилась Зинаидушка там. Здесь — вольная сибирская жизнь, а там — затворничество в княжьем тереме. Никого родных нет рядом. Зачахла и умерла в расцвете лет Зинаида. Корней горевал, горевал, да и принял монашество. Не мог без любимой Зинаидушки.

   — Дети-то у них были?

   — Кажется, двое было, да померли в младенчестве.

   — А не знаешь, в каком монастыре обитает Корней?

   — Не Корней он теперь, а брат Кирилл. А обитает, говорят, в Донском монастыре.

   — Спасибо тебе, мил человек, за твой рассказ. Занятный рассказ, хотя и грустный. Дозволь ещё спросить...

   — Спрашивай. Отвечу, коль знаю.

   — Лександра Татаринов ещё служит в гарнизоне?

   — Крещёный татарин?

   — Он самый. Не дослужился ещё до сотника?

   — Так и ушёл на покой в чине пятидесятника. Жив ещё, с внучатами водится. Внучат-то у него полон дом.

   — Живёт на прежнем месте?

   — На прежнем.

Дежнёв ещё раз поблагодарил словоохотливого подьячего за рассказ о Корнее Кольчугине, бывшим на деле князем-рюриковичем и ставшим на склоне лет иноком.

Дом Татаринова Семён Иванович отыскал не сразу. На посаде появилось много новых строений, среди которых татариновский дом, уже потемневший, как-то затерялся. Но первый же прохожий указал Дежнёву нужную ему избу. Старого служаку Татаринова все в Тобольске знали.

Отставной пятидесятник сразу же узнал Дежнёва, заговорил растроганно:

   — Вспомнил старика, уважил. В каких чинах?

   — Да ни в каких, Лександра. Как был рядовой казак, так и остался рядовым.

   — Напрасно, напрасно тебя затирают, казак. Помню, военную науку ты постигал успешно. Стрелял метко, верховую езду освоил хорошо.

Татаринов по-прежнему говорил с заметным акцентом, только спотыкаться в разговоре стал реже.

   — А я уже третий год на покое, по возрасту, — продолжал Татаринов. — Внучатами занимаюсь. Их всех у меня двенадцать душ. Нет, виноват, со счёта сбился... Пока одиннадцать. Двенадцатого ещё только ожидаем. Носятся где-нибудь. Оба сына казаки, дочери замужем за казаками. А как твоя служба проходила?

Дежнёв стал рассказывать о службе на Лене, на дальних реках. Похвастал, что сын Любим уже повёрстан в казаки. А теперь вот он, Семён Иванович, помощник командира отряда, сопровождающего в Москву государеву казну.

   — Столицу повидаешь. А я вот дальше Тобольска и Восточной Сибири нигде не бывал, — прервал его Татаринов.

   — А помнишь, Лександра, однажды ты нас с Корнеем конинкой угощал, — ударился в воспоминания Дежнёв.

   — Что-то не припоминаю.

   — Мы тогда тебе баньку поставили.

   — Теперь помню. Ты отлично плотничал. А Корней по плотницкой части не мастак был. Только на подхвате у тебя... Знаешь историю Корнея?

   — Только сегодня узнал. Подьячий рассказал.

   — Наверное, Паисий Веретенников. Он у нас самый старый среди подьячих.

Не избежал Семён Иванович щедрого застолья в доме отставного пятидесятника. Пришёл к застолью и младший сын хозяина Анисим, служивший в Тобольске. А старший проходил службу в Берёзове, в низовьях Оби. Были ещё дочери, повыходившие замуж за служилых. За столом предавались воспоминаниям о прежних днях тобольской службы.

В остроге Дежнёв как-то снова встретил пожилого подьячего Паисия Веретенникова, который поведал ему:

   — Коли ты такой любопытный казак, повидался бы с Юрием Крижаничем.

   — Кто это такой?

   — Из бусурман он, латинской веры. Человек учёный, пишет всё. Себя называет хорватом.

   — Что это такое?

   — Народ такой живёт на земле. Тоже славяне, родственные нам. Но вера другая. Крестятся латиняне не перстами, а всей ладонью. И возглавляет латинскую церковь не патриарх, как у нас, а папа, живущий в граде Риме. Знать, неспроста этот Крижанич в Россию приехал. Папский соглядатай, должно быть. В годах уже был каноник.

   — Что такое каноник?

   — Чин церковный, выше, чем простой поп. Вроде как протопоп или протоиерей по-нашему. Попался на чём-то голубчик, а может, подозрение вызвал. По царскому повелению и выслали его в Сибирь.

   — Не слишком ли сурово обошлись с ним?

   — Об этом не мне судить. А человек Крижанич общительный, в обращении простой, по-русски балакает свободно. И много знает. С ним потолковать интересно. Очень охотно беседует с казаками, торговыми людьми, кои возвращаются из Восточной Сибири, расспрашивает их. Я, говорит, над описанием Сибири работаю — какова её природа, какие народы там живут, каковы их обычаи, какое зверье там водится, какие богатства в сибирской земле скрыты. Потому-то, говорит, для меня очень ценно, что сведующие люди расскажут.

   — Где он обитает?

   — На посаде, в богатом купеческом доме. Власти определили на постой.

   — Удобно ли беспокоить учёного человека, хотя и ссыльного?

   — Удобно. Человек он открытый, любознательный и приветливый.

   — При случае наведаюсь к бусурманину, полюбопытствую.