Семен Дежнев — первопроходец

На этот раз на Дежнёва возлагалось самостоятельное ответственное поручение. Он становился начальником крупного конвойного отряда, а не помощником начальника, как в прошлый раз. В его состав вошли тридцать четыре промышленника и девять ленских и тобольских служилых людей. В их числе оказался Михайла Стадухина сын, Нефед Михайлов. Вот ещё одно частное свидетельство незлобивого характера Семёна Ивановича — он не возражает против включения в состав отряда молодого Стадухина, сына своего старого недруга. За соболиную казну непосредственно отвечали целовальники Иван Самойлов и Гаврила Карпов. Первый из них когда-то служил на жиганской таможне и досматривал у Дежнёва костяную казну. На этот раз государева казна состояла из большой партии мягкой рухляди — соболиных и лисьих шкурок. Вся она оценивалась в огромную сумму, превышающую семь тысяч рублей.

Последние дни перед отплытием Дежнёв проводил в кругу семьи. Говорил жене сдержанно ласковые слова:

   — Хорошая ты у меня, Пелагеюшка. Не прогадал, что послушался Степаниды. Хорошая ты хозяйка. И какого сынка мне родила. Да и Осип стал мне как родной.

В ласках Семён Иванович был сдержан. Не было тех пылких чувств, какие проявлял он там, на Пинеге, в дни своей далёкой юности, к своей первой ненаглядной. Годы стёрли, размыли её образ. Теперь он уже не в состоянии сказать, какого цвета у неё глаза, девичьи косы, какая осанка, походка. Нет её. Более зримо встаёт перед ним образ его первой жены, якутки Абакаяды, или Настасьюшки. Горячая, гибкая и в ласках неистовая... Он быстро пробудил в жене чувственность, да мало попользовался её ласками. А эта Пелагея, немногословна, сдержанна и в речах, и в ласках. Должно быть, перегорела с возрастом.

Когда Дежнёв сообщил ей про отъезд, она ответила негромко:

   — Это надолго?

   — Надолго, Пелагеюшка. Года четыре продлится моя поездка.

   — Детей малых бросаешь.

   — Что поделаешь? Служба. Знала, ведь, за кого замуж выходишь. За служилого человека.

Кажется, точно такие же слова он говорил Анастасии, когда уходил из Якутска на дальние реки. Настасьюшка тогда билась в истерике, причитала во весь голос. Возможно, чувствовала своим бабьим нутром, что больше не увидит суженого. Пелагея проводит его без слёз и причитаний — баба выдержанная. Хотя, наверное, сравнивая его, Семейку, с первым мужем, кузнецом, мужиком своенравным и крутым, погрустит. И конечно, сделает сравнение не в пользу кузнеца. Тот мог и поколотить, если был не в духе, а Сёмушка и мухи никогда не обидит, никогда голос на жену не повысит.

   — И когда же ты вернёшься? — снова спросила Пелагея.

   — Я же говорил тебе. Года четыре займёт дорога туда и обратно.

   — А о детях подумал?

   — Осип станет почти взрослым парнем, а Афанасьюшка подрастёт и станет таким, как Осип. Береги сынов. Добрые казаки будут.

   — Жён своих станут оставлять, как ты оставляешь.

   — На то служба. Привезу вам всем московские гостинцы.

Семён Иванович принялся рассказывать о столице, о её замечательных храмах, богатых каменных палатах, наполненных всевозможными товарами лавках.

   — Москва больше Якутска? — спросил с любопытством Осип.

   — Не передашь словами, как велика Москва. Одних храмов в Москве, люди говорят, сорок сороков.

   — Что это значит — сорок сороков? — не унимался Осип.

   — Посчитай: сорок раз по сорок. И не сосчитаешь, со счёта собьёшься.

   — Я тоже хочу Москву посмотреть, — высказался маленький Афонька.

   — Станешь казаком, сынок. Отличишься, дослужишься до больших чинов, как твой отец. И повезёшь в Москву государеву казну.

   — А что такое государева казна? — продолжал любопытствовать Афанасий.

   — Узнаешь со временем, Афонюшка. Будешь сам добывать соболя, черно-бурую лисицу. Моржовый клык для государя нашего. Это всё — государева казна. Понял, сынок?

   — Понял, тятенька.

20. СНОВА В МОСКВУ. КОНЕЦ ПУТИ

Снова торжественная церемония отправления каравана. Толпа якутских жителей на берегу Лены. Духовенство во главе с соборным протопопом служит напутственный молебен. Произносит слово своё воевода Барятинский. Говорит о почётном долге, который выпал на долю дежнёвского отряда. Потом всё смешалось. Родные и близкие бросаются к отъезжающим, смешиваясь в единую толпу. Слёзы, объятия, возгласы.

Пелагея сдержанно обняла мужа, всё-таки не смогла не прослезиться. Шептала:

   — Возвращайся, Сёмушка, живой, здоровый. Детки тебя будут ждать. Не забывай нас.

А Афонька неожиданно расплакался, судорожно обхватил отца за шею и заголосил:

   — Тятенька, не уезжай! Не надо!

Дежнёв отстранил жену и плачущего сына и направился к причалу. С удовлетворением подумал о жене:

«Оценила всё-таки. Убедилась, что это тебе не драчун-кузнец».

И почувствовал щемящую боль, боль разлуки. Хорошая всё-таки у него жена, хотя и скупая на ласки. Суждено ли вернуться ему через четыре года живым и невредимым? Ведь годы берут своё и хвори подступают.