Семашко прискакал в Горошковку первый. Пока Зеленский толковал с искринцами, он с левой сотней обогнул село и поскакал дальше, к имению пана Федора. Но там он увидел лишь груду остывших головней. Хотел спросить про пана и не решился. От встречных казаков узнал, где остановился Искра, поехал к нему. Полковник радостно похлопал хлопца по плечу, спросил про отца и повел в какую-то хату, говоря, что лучшей калгановки нигде нет. К столу подавала старая бабуся.
— А где пан Федор? — словно между прочим спросил Семашко, нехотя жуя твердую колбасу.
— Удрал, проклятый… Бери, Семашко, квашеный кавун, хорошая закуска к калгановке. Не в Семена ты удался, тот такую чарку, не моргнув, выпьет и пьяным не будет… Пана Федора кто-то вспугнул, а я думал его вместе со сватами схватить.
Семашко перестал выковыривать арбузные семечки.
— С какими сватами?
— Пан Федор дочку выдавал за богатого пана из самого Кракова.
— Хорошая она была, — вмешалась в разговор бабуся, — уж такая красивая, куда тебе, господи! А не хотела итти за того пана, не по сердцу, знать, был ей. Плакала больно, силком заставил ее пан Федор, говорят, даже бил. А она, рассказывают, какого-то казака любила.
— Очень красивая, такая, как моя Зося, — засмеялся Искра. — Тебе батько не рассказывал? Как же так? Он и сейчас, как съедемся, не забывает напомнить. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, надумал я было жениться на шляхтянке. И цыдульки ей писал… Да что это с тобой, хлопче, почему не ешь?
— Куда они удрали?
— На Немиров. А тебе зачем? Теперь они уже чорт знает где. Стой, куда ты?
Искра только сейчас догадался, кто тот казак, которого любила дочка пана Федора, и выскочил во двор за Семашкой.
— Микита, Гнат! — крикнул он первым попавшимся на глаза казакам. — Скорей на коней, скачите за этим хлопцем, да следите в оба, головой за него отвечаете…
Семашко не вернулся до самого вечера, не вернулся он и ночью.
— Отпустил ты, пане Захарий, хлопца одного, наткнется где-нибудь на шляхту, что я батьке скажу? Он мне наказывал беречь Семашку и никуда одного не отпускать, — укорял Зеленский.
Искра только пожимал плечами:
— Вот беда на мою голову. Попробуй его удержать. Связать, что ли, по-твоему?
Искра как бы оправдывался перед Зеленским, а сам то и дело выходил из хаты посмотреть, не возвращается ли Семашко.
Сотни тем временем разъехались по Горошковской и Ушемирской волостям. Искра собирался расквартировать на зиму казаков в панских поместьях.
— Крестьянам будет безопасней, а паны пусть хоть немного потратятся на общее дело, казаков наших на прокорм возьмут, — подмигнул он Зеленскому.
Тот, как и раньше, лишь сдвинул тонкие изогнутые брови и не поддержал разговора.
Семашко возвратился только под утро. Усталый, свалился на скамью и поднялся не скоро. Болезнь надолго приковала его к постели.
Пана Федора ему найти не удалось. Загнал коня, думал в первом селе достать другого, но где-то в лозняке свалился в яму. Холодным вечером Семашко заблудился и долго бродил по полям и перелескам.
Зеленскому пришлось оставить Семашку у Искры, а самому возвращаться в Фастов: Палий приказал долго не задерживаться.
Опасаясь засады, Зеленский ехал обратно по другой дороге. Возле села Кухари казаки Цвиля поймали киевского судью Сурина, приехавшего исполнять какой-то приговор. Со словами: «Здесь наш казацкий суд!» — казаки выбросили из рыдвана шляхтичей, сожгли бумаги, а самого Сурина, отстегав плетьми и намазав синяки и ссадины «пластырем», от которого приходилось затыкать нос, усадили снова в рыдван, обрезали вожжи и под веселый хохот шестисот казаков погнали лошадей. Даже Зеленский, который все время терзался мыслью о болезни Семашки, не мог удержаться от смеха, когда перепуганный Сурин, пытаясь остановить лошадей, стал хватать их за хвосты, а те еще сильнее понесли рыдван по кочкам. В конце концов рыдван перевернулся, лошади поволокли его дальше, а судья вскочил на ноги и что было духу побежал следом за ним.
Зеленский сказал Палию, что Семашко остался на некоторое время у Искры. Палий был даже рад этому: надвигались серьезные события, и он не хотел, чтобы Семашко был их участником.
Глава 9
ВРАГИ
Косматые, уродливые тени покачивались на заплесневелых стенах подземелья. Два фонаря, подвешенные на крюках, светили прямо в глаза бунчуковому товарищу Даниле Забиле. Гетман же оставался в тени, за небольшим столом, поставленным в углу.
Мазепа лично чинил допрос.
Когда он, к общему удивлению, вернулся из Москвы, да еще богато одаренный царем, все притихли, даже чернь будто успокоилась. А сейчас опять начались доносы.