Семен Палий

— Проводите судью, у него горячка еще не прошла.

И вышел за дверь.

— Отцовское проклятие упадет на твою голову! Запомнишь ты Кочубея. Я уже давно вижу твои черные дела! — крикнул Кочубей вслед Мазепе.

Кочубей с некоторых пор заметил странную неуверенность в поведении гетмана. Однако достоверных доказательств не было. Сейчас Кочубей вспомнил: когда возвращались после рады в Жолкве, где был сам царь, Мазепа завернул в поместье пани Дольской с каким-то монахом, который раньше бывал у гетмана. Что это был поляк, Кочубей знал наверняка, но зачем Мазепа ездил с ним, какая велась между ними беседа, — этого он знать не мог.

И еще вспомнил Кочубей, как однажды, выпив лишнюю чарку, полковник Горленко сказал при всех:

— Народ плачется, гетман, казаки тоже нарекают на тяжкие поборы. Все мы за душу Хмеля бога молим, что нас от ляхов вызволил. А твои кости внуки проклянут, если ты казаков оставишь в такой неволе.

На это тоже подвыпивший Мазепа ответил:

— То не я, не моя то воля, сами знаете, кто виноват в этом. Даст бог, покончим с ярмом Петровым, не за горами тот день…

Это и еще кое-что припомнил сейчас Кочубей. Он и раньше задумывался, но таил свои догадки — сам их боялся.

Теперь, приехав домой, Кочубей долго беседовал с женой.

— Чего же ты раньше молчал, грех брал на душу? Таил такие дела мазепины? Разве тебе генеральным судьей быть? Эх, ты! Ну, да хоть теперь надо вывести его на чистую воду.

— Как выведешь, чем докажешь? Трудно будет одолеть нам его. Боюсь я кому-нибудь слово молвить. Ты-то не знаешь, а я знаю, какие уши у гетмана, чуть ли не по всему свету.

— Не бойся ничего. Давай попробуем послать туда Микиту, он сметливый хлопец. Сиротой взяли мы его в дом, в люди вывели, он нас не доведет до гибели.

Выслушав все, Микита согласился пробраться на Поросючку.

— Если попадешься, Микита…

— Скажу, что к Мелашке шел. Да оно и правда, Мелашка сама ко мне подкатывалась.

В этот вечер гетман сидел за столом один и с нетерпением ждал, когда в соседней комнате Орлик закончит писать.

— Скоро ты? — то и дело кричал в открытую дверь Мазепа.

Орлик писал молча. Гетман задумался. По лицу скользнула улыбка. «Мотря, верно, не спит еще. Ждет. Что бы ей такое подарить назавтра? Демьян что-нибудь придумает».

— Княгиня Дольская через одного валаха письмо прислала, — раздался у него над ухом голос Орлика.

Мазепа даже вздрогнул от неожиданности, а Орлик спокойно положил, перед ним письмо.

— Почему раньше не доложил?

— Твоя милость наказал, чтобы личную корреспонденцию вечером подавать.

— Чорт ее просит об этой корреспонденции! Когда-нибудь погубит она меня. Волос долгий, а ум короткий. Читай!

Орлик приблизился к свече, прикрытой от глаз гетмана зонтиком, и вынул цифирное письмо. Вынул и другое, маленькое, сломал печать и только тут заметил посредине четко выведенное «Stanislaw crol». Быстро скользнул по письму глазами.

— Читай, чего молчишь? Ты же цифирные и без перевода читать можешь, да и ключ от них у тебя.

— Я без ключа любую цифирь разберу. Только тут одно письмо шифрованное, а другое — нет. Нешифрованное от Станислава.

— От Станислава? Быть не может!

— Может. Вот подпись и печать.

— Дай сюда!

Тихо прочитал.

— Ведьма, а не баба! Знаешь, чем это пахнет? — гетман мрачно провел ребром ладони по шее.

Наступило долгое молчание.

— Отправить царскому величеству это письмо или придержать? — спросил, наконец, Мазепа.

— Ваша вельможность сам благоволит рассудить своим высоким разумом: послать надо, этим свою верность еще крепче докажешь, — не то с усмешкой, не то серьезно ответил Орлик.

— Цифирное прочитал? О чем Дольская пишет?

— Ксендза посылает, просит к ним переходить, с запорожцами договориться.

— Сожги! Как же со Станиславом быть: отсылать или нет?

Орлик снова промолчал.

— Филипп, садись сюда. До сих пор я не открывал тайны, которую ты сам случайно узнал. Не то чтоб я в твоей верности сомневался. Сам знаешь, к тебе у меня наибольшее доверие и любовь, ты человек умный и добросовестный, однако молодой и опыта в таких делах не имеешь. Боялся я, как бы ты перед кем не обмолвился. Теперь я тебе все скажу. Не ради почестей, богатства или прихотей каких, а ради всех вас, ради нашей матери Украины, войска запорожского и всего народа хочу я Украину из-под Москвы вывести. Если неправду говорю, пусть покарает меня бог, благословенный во троице, святой и единой.

Мазепа снял со стола крест с частицей животворного дерева и поцеловал его.

— Я тебе верю, Филипп, но чтоб какой-нибудь замысел или чье-нибудь нечистое наущение не толкнуло тебя на измену, клянись и ты.

Орлик поклялся и поцеловал крест.

Слушая Мазепу, он терялся в догадках: для чего гетман затеял эту комедию, не хочет ли он испытать его? Но когда Мазепа поцеловал крест, поверил. Поверил не словам гетмана — не так уж плохо он знал его и его помыслы, — а в то, что гетман его не испытывает.

За окном что-то прошумело. Орлик испуганно оглянулся.

— Яблоня ветками в окно стучит, надо сказать, чтоб обрубили.

— Пан гетман, а не прогадаем мы? Кто знает, за кем будет виктория?[25]