Семен Палий

Дважды прокаркал ворон, и казаки ринулись по склонам балки вниз. Снег оседал под ногами, казаки скользили, поднимая снежную пыль. Максим катился имеете с другими, наткнулся на куст, снова вскочил на ноги. Казаки уже перескакивали через плетни, выбегали на улицу. Максим очутился у самого конца обоза. Против него суетились два шведа, стараясь повернуть маленькую пушчонку, стоявшую на санях. Один из них, закутанный до ушей в черный плащ, схватил ружье и выстрелил.

Возле Максима тоже ударил выстрел, швед попятился и, прижимая к груди ружье, упал на сани. Второй бросил раздутый фитиль и побежал. Максим швырнул косу вдогонку бегущему, но она не долетела и зарылась в снег. Максим не стал догонять беглеца, а, повернув сани, зарядил пушку и навел на перекресток улиц. Ждать пришлось недолго. Из-за хаты выскочило четыре шведа. Максим поднес фитиль к пушке. Выстрел оказался удачным: два шведа остались на месте, один пробежал несколько шагов и тоже упал, только четвертому удалось удрать.

В селе неистово лаяли собаки, из хат выскакивала охрана. Ее встречали выстрелами. Казаки рассыпались по дворам, преследуя шведов.

Постепенно все стихло, лишь кое-где раздавались одинокие выстрелы и слышались предсмертные крики.

В обозе была мука, пшено, сало и мед. Все это перевезли в лес, а крестьян с лошадьми отпустили.

Некоторое время лесной лагерь жил мирно. Казаки отъедались после долгой голодовки, по целым дням сидели в землянках, играли в кости, вели бесконечные разговоры.

Но однажды раздались удары в большой чугун: звали на раду. На поляну высыпали казаки, остановились вокруг толстого пня. Из толпы вытолкнули двух здоровенных мужиков, которые при всеобщем одобрении схватились, за руки. Они боролись, как медведи: топтались, сопели, переваливаясь с боку на бок. Но вот смех утих — на пень поднялся Савва. Он обвел всех долгим взглядом и, словно на похоронах, снял шапку.

— Панове казаки, давно мы вестей ждали с Левобережья, да лучше бы не дождались. Страшные вести получил я: Мазепа изменил Петру, царю московскому.

Скрипели две ольхи, терлись одна о другую перекрещенными стволами. Кто-то глухо закашлялся. Потом все всколыхнулись, закричали.

— Как же теперь будет? — повернулся к Мазану Максим.

— Даже не верится… как же так?

— Кто рассказал?

Савва поднял руку. Вместе с перначом была в ней какая-то бумага.

— Вот универсал Мазепы. Слушайте: «Ознаменуемый всем нам наибольший ворог Москва…»

— Сожги его!

— Пусть дочитает! Читай!

— «Предостерегаем вас Московских указов не слушать и на их прелести не поддаваться».

Дальше уже не слушали.

— Панове казаки, — опять поднял руку Савва, — давайте вместе подумаем, как нам теперь быть. Оставаться здесь или…

— Подождем еще вестей!

— На Запорожье пойдем!

— Пойдем на левый берег, к войску русскому!

Спорили долго, до хрипоты, до пота на раскрасневшихся лицах. Решили пока оставаться на месте. Неизвестно было, что делается на Запорожье и где находятся русские гарнизоны. Решили еще послать людей в разведку и к Андрущенко, чтоб объединить свои силы.

Глава 25 У КОРОЛЯ КАРЛА

Мазепу некоторое время никто не тревожил. Двадцати седьмого сентября у города Пропойска под Лесной был наголову разбит посланный на помощь Карлу корпус генерала Левенгаупта. В Москве праздновали победу. Мазепа тоже послал поздравление и две тысячи червонцев. Он снова заколебался: не прогадает ли, если перейдет сейчас на сторону Карла? Может, подождать? Генеральная старшина, присягавшая Мазепе под Бердичевом, тоже молчала. Станислав прислал несколько писем, склоняя к решительным действиям, однако гетман из осторожности не отвечал. Только раз написал, что еще не пришло время, что сейчас не пойдут с ним правобережцы.

Зима 1708 года доживала последние дни. Иногда еще дули холодные снежные ветры. Весна уже подтачивала силы зимы и клокотала первыми ручейками. Хоть на ночь зима и схватывала их ледяной рукой, но утром, пригретые весенним солнцем, снова вырывались из-подо льда говорливые ручьи, и с каждым днем их становилось все больше.

Мазепа сидел при войске в Борзне. Желание действовать боролось с осторожностью, которая выработалась у него за долгие годы гетманства.

Семь раз отмерь, один раз отрежь… Все ли он взвесил? Как будто все. Пожалуй, можно резать.

В один из дней, когда Мазепа, опершись подбородком на руки, смотрел в окно, к нему подошел и уселся рядом Ломиковский.

— Весна идет, пан гетман, пора бы нам решать, не то Карл окажет: «Когда надо было — не пришли. К шапочному разбору прибежали». Да и до каких пор нам штаны об лавку протирать? Царь теперь сюда и носа не покажет, армия его сама разбежится, как только шведы двинутся. Нынче ведь не зима, когда под Лесной шведов от мороза больше, чем от пушек, полегло.

— Что же по-твоему: с бухты-барахты начать? Прыгнешь, как лягушка в костер.

— Нет, сейчас время. Долгорукий, посполитым дал жару, когда бунт усмирял, теперь и народ и войско на Москву злы.