Семена прошлого

Я была сражена, уничтожена. Я повернулась, чтобы идти прочь, и споткнулась. А вдруг Джоэл и в самом деле такой, каким его считают Крис и Барт, и то, что сказал Барт, – сущая правда? Безвредный старик Джоэл, который вернулся доживать свои дни в родном доме, возле единственного человека, который его любит и уважает.

Се нам рожден

Рождество минуло. Я свернулась калачиком возле Криса, который всегда быстро погружался в сон; я же вертелась, думала, изнывала от бессонницы и не могла найти покоя. Позади меня блестела рубиновым глазом голова огромного лебедя. Я слышала гулкий бой дедовских часов, которые в конце нашего коридора пробили три. Несколько минут назад я проводила глазами красную машину Барта, которая помчалась к ближайшему кабаку, где, без сомнения, Барт утопит свои печали в алкоголе и успокоится в постели какой-нибудь шлюхи. Не однажды уже он возвращался домой, благоухая ликером и дешевыми духами.

Проходил час за часом – я ждала возвращения Барта. Мое воображение рисовало мне всевозможные ужасы. В ночь, подобную этой, алкоголь в дороге может оказаться опаснее, чем мышьяк.

Я не могла лежать здесь и ничего не делать. Я вскочила, заботливо прикрыла одеялом Криса, обвила его тяжелые, сильные руки вокруг подушки, которую предназначила ему вместо себя, – он сейчас же поверил подлогу и обнял подушку покрепче. Я поцеловала его спящего и пошла в крыло Барта, чтобы ждать его там.

Было почти пять часов утра, холодного снежного утра, когда я услышала, как подъехала машина. Я лежала на белой софе, свернувшись калачиком и закутавшись в халат, подложив под спину красно-черные подушки.

Сквозь дремоту я услышала на лестнице его пьяные, заплетающиеся шаги, потом он прошел по комнатам, натыкаясь на мебель, почти так, как это было в его детстве. Он исполнял свои хозяйские обязанности: смотрел, хорошо ли убраны комнаты, чтобы в противном случае сделать выговор прислуге. Ни одна газета не должна оставаться на виду, все журналы должны быть сложены в аккуратные стопки. Ни одна вещь не должна валяться на диване, висеть на наружных вешалках или на спинке стула.

Наконец Барт вошел в свою комнату и включил свет. Некоторое время он раскачивался из стороны в сторону, обретая равновесие, потом заметил меня, сидящую в сумерках в дальнем углу. Я разожгла камин, и в нем весело затрещали поленья. Блики пламени плясали на белых стенах, создавая розово-оранжевую феерию.

– Мама, какого черта? Разве я тебе не сказал, чтобы ты оставалась в своем крыле дома?

Но я ясно видела, что даже в таком состоянии он рад видеть меня.

Он неуверенно взял курс на кресло, дошел и упал в него, закрыв глаза, омраченные тенями. Я встала, чтобы помассировать ему шею. Пока я работала руками, он спрятал лицо в ладони и напряг шею, будто ощущал боль. Затем он вздохнул, откинулся назад и туманным взором посмотрел мне в глаза.

– Не надо было напиваться, – непослушным языком пробормотал он, вздыхая.

Я села возле него.

– Я после этого всегда совершаю глупости, а потом чувствую себя больным. Глупо, потому что ликер всегда лишь усугубляет мои проблемы. Мама, почему я такой? Я не могу даже напиться до забытья. Я всегда чересчур чувствителен. Я случайно подслушал, что Джори мастерит тот чудесный клипер в подарок мне, и загорелся от радости. Никто еще не проводил месяцы подряд над подарком для меня… Но клипер оказался сломанным. Джори так старался, он превозмогал боль, чтобы сделать этот подарок… и в результате он оказался в мусорном ведре.

Барт говорил так взволнованно, искренне… И я пыталась, всеми силами пыталась уверить его в своей любви. Не важно, что он был пьян, – в эти минуты он трогал меня своей добротой, своей способностью любить.

– Милый, Джори сделает для тебя еще один, – говорила я, не вполне уверенная, что Джори захочет.

– Нет, мама, я больше не хочу. Что-нибудь случится и с другим. Просто это какой-то рок навис над моей жизнью. Жизнь всегда забирает у меня то, что я люблю или хочу. Впереди у меня нет ни счастья, ни любви. Мне никогда не достичь своего «заветного желания», как я говорил в детстве. Разве не были мои тогдашние мечты детскими и глупыми? Неудивительно, что все испытывали ко мне жалость: так сильно мне хотелось невозможного. Я всегда слишком сильно и много хочу. Я никогда не могу удовлетвориться. Ты и твой любимый дарили и давали мне все, чего бы я ни захотел, и даже то, о чем я не просил, но я никогда не был счастлив. Поэтому я решил никого не любить больше, ничего не хотеть. Я понял: рождественский бал не принес бы мне удовольствия, если бы даже гости приехали. Я бы не смог поразить их воображение. А в результате я был бы обречен на очередной неуспех, как безуспешны были все вечера, которые вы устраивали для меня. И все же я заставил себя обмануться и поверить, что если бы этот вечер удался, то и вся моя жизнь изменилась бы к лучшему.

Ликер развязал Барту язык, и он говорил со мной так откровенно, как никогда раньше.