Семерка (ЛП)

«Сарматия, — опять задумался ты, — а вот интересно, как все это должно было выглядеть когда-то, во времена той же Сарматии, вот этот вот самый банальный из банальных пейзажей, Семерка, эта вот дорога между двумя столицами». Ты попытался представить себе, что как раз туда едут, в своих жупанах^[109], сапогах желтых, на лошадях, иногда — на верблюдах, ведь у них имелись нормальные верблюды, Володыевский верблюдов выращивал, в «Трилогии»^[110] об этом написано; германские путешественники писали о польских шляхтичах, что на верблюдах гоняли, ну а кроме этого, ничего особо хорошего не писали, дорог не было, мостов тоже, города бедные, запыленные и сгорбленные, разбросанные по карте крайне редко; мужики забитые, в прямом и переносном смысле, сведенные до уровня полуживотных; и все это — неудачная копия Европы, один лишь шляхетский двор был чем-то оригинальным, свойственным этой земле, хотя, говоря по правде, тоже был копией, только уже чего-то другого. Обратного. Восточного. Ориентального. В этом-то и заключался весь знаменитый «мост между Востоком и Западом»: польские города с деревнями выглядели отброшенной назад во времени пародией на Европу, а вот те, которые этой страной владели, были восточными сатрапами. И вовсе не надо было, чтобы они копировали восточные одеяния, здесь, говоря попросту, И БЫЛ тот долбаный Восток. Ориент. Да, да, каждое имение здесь было микросатрапией, именно из них и состояла Речь Посполитая: из сотен, тысяч малюсеньких державок, в которых в восточной роскоши сидел господин и повелитель окрестных душ. И со своими рабами он мог делать то же самое, что персидский шах со своими подданными — кому пожелал, отрубил голову; кого пожелается трахать, заковать в кандалы, выпотрошить живьем или закопать живьем в землю, приказать пахать круглые сутки, словно в гулаге, и кто бы чего вякнул или сделал. Впрочем, польский шляхтич очень даже желал на этого персидского шаха походить, и потому ты воображал их теперь, тащащихся по Семерке из Варшавы в Краков и наабарот, на верблюдах, копыта в грязюке, ноги тоже, по самые колени, в грязючке — польском национальном символе, а они на своих верблюдах, размышлял ты, глядя на асфальт национальной автострады номер семь, должны были именно тут проезжать: усатые, в меховых шапках с перьями, те самые польские лица, которые ты каждый день видишь в магазине, в автобусе, в баре, в конторе, те же самые, разве что в соболиных шапках, курва, с усами до груди, с чубами на подбритых башках, бедра обмотаны слуцкими поясами, кунтуши^[111], жупаны — ты глядел на асфальт дороги номер семь, на проезжающие машины, и не мог себе всего этого представить.

К остановке подъехал микроавтобус «ныса»^[112]. Темно-синего, милицейского цвета. С ченстоховскими номерами.

3. Люцифер

«Ныса». Вычищенная до блеска. Тюнингованная. Под зеркалом приклена надпись из блестящих, стильных букв: NYSA LUCYFER 2.0.

«Я ебу, — подумал ты, — это же когда я ныску в последний раз видел?».

Окно нысы открылось. Ты увидел парня, похожего на Мачея Штура^[113], но подстриженного под солдата вермахта.

«И что в этой Польше, — размышлял ты, — происходит с этими прическами „под вермахт“. Все хипстеры выглядят, словно молодые нацисты. Нигде такого нет в таком количестве, ни в Лондоне, ни в Берлине. Все-таки, — думал ты, — это какой-то комплекс, „нацисты были плохими, зато красиво одевались“, все те истории о блестящих германских сапогах, весь тот сексуально-нацистский демонизм — тем не менее, поляков вся эта эстетика подначивает, впрочем, не одних только поляков, если какой-нибудь актер играет в кино нациста, он тут же становится демоном в квадрате; а уж если имеется какая-нибудь сцена, в которой несколько нацистов пребывает в одном помещении, то, курва, уровень демонизма рвет крышу. Каждый из них снимает кожаные перчатки ме-е-едленно, с пиететом, палец за пальцем, а потом держит эти перчатки в руке, у каждого один и тот же холодно-аристократический взгляд из-под полуприкрытых век, сатана на сатане, у каждого из них дома коллекция спизженных из оккупированных стран произведений искусства высшего класса, каждый из них ужасный ценитель классической музыки, который на концертах бывает тронут до глубины души, и который на расстрелах запускает уже не Вагнера — ибо Вагнер это для деревенщины, а — к примеру — Мусоргского. Но, — снова подумалось тебе, — столько подобных причесок, как в Польше, ты нигде не видел».

— Не знаешь, случаем, где находится Старопольский Укрепленный Замок? — спросил «Штур». — В этом, как его, Ксёнжу Вельким?

— Знаю, — ответил ты, хотя и несколько удивленно. — Понятное дело, что знаю, ведь это же Второе Чудо Семерки. Могу вам показать, так как, в принципе, это в мою сторону.

— Джамп ин, земеля, — сообщил Вермахт и открыл дверь.

* * *

Ах, Старопольский Укрепленный Замчище — великан, это и правда чудо. И ты знал, знал, где это чудо находится.