Семья

Он покашлял немного и очень тихим голосом продолжал, что, принимая в соображение особенности характера и поведения сестры, он вынужден выбирать между пансионом № 11 и больницей. Миссис Парриш и он предпочли бы пансион. Из рассказов сестры он узнал, как Семья внимательна к своим жильцам и как Бабушка посвящала целые дни уходу и развлечению миссис Парриш. Он считает приятным долгом компенсировать Бабушке и предлагает ей как плату сто долларов, прося ее в то же время и в дальнейшем продолжать заботу о миссис Парриш, пока она будет жить в пансионе. Он предлагает ей жалованье в размере шестидесяти долларов в месяц. Доктор приглашен посещать пациентку регулярно. И мистер Стоун крепко надеется, что совместными усилиями они помогут миссис Парриш «встать на ноги», так как иначе она едва ли будет в состоянии ехать в Англию на пароходе, как обыкновенный пассажир. Короче, он сейчас заплатит по счету, затем за месяц вперед за миссис Парриш плюс то, что идет за дороговизну и поднятие цен на все продукты, плюс Бабушкино жалованье и плюс бабушкин стол, так как он просит Бабушку кушать вместе с миссис Парриш, иначе последняя угрожает больше ничего и никогда не есть.

«Боже мой! — про себя думала Мать, и даже ноги у ней подкашивались. — Ведь он, пожалуй, сейчас же и даст: сто плюс шестьдесят плюс сто плюс… о Боже! — сто плюс шестьдесят, то есть старые шестьдесят плюс новые шестьдесят… Бабушкин стол! Дима будет это кушать, Бабушка постничает…».

И все светлело и светлело в комнате. Делалось весело. Становилось замечательно легко жить. И лица и Матери и Бабушки, как цветы подсолнечника к солнцу, потянулись, улыбаясь, сияя, к мистеру Стоуну.

А он в это время вдруг снял очки. И они увидели, что у него чудные-чудные голубые глаза, лучше, голубее, чем у миссис Парриш, и что эти глаза полны какой-то особенной, им неизвестной, английской печали.

Они согласны. Они благодарят и берут миссис Парриш в пансион №11.

Мистер Стоун вынул бумажник и положил кучу денег на стол. Хохолок Димы вдруг поднялся за подоконником. Блеснули круглые глазки, и все исчезло. Он еще прятался, ожидая, не будет ли чего сказано о Собаке, но мистер Стоун уже прощался. Собака не была упомянута в разговоре.

Вечером миссис Парриш совершила свой триумфальный въезд. Она выпрыгнула из автомобиля растрепанная, красная, в разорванном платье и бегом побежала к крыльцу, где ее ожидала Семья.

— Скотина! — кричала она, поворачивая голову назад и обращаясь к мистеру Стоуну. — Тоже выдумал: Англия! Меня не возьмут на пароход! И не надо! Очень благодарна. А тебя, конечно, возьмут! Ну, и поезжай на пароходе!

Она протянула руки к Бабушке и Матери, и на лице ее засветилась улыбка. Она узнала их, все вспомнила. Она возвращалась домой.

— А вот и я! Вы меня ждали? Что это был за отель! Жить невозможно. Все пьяны, шум, крики! И этот братец около меня. Подумайте, в заговоре с прислугой. Разъединил телефон. Как увидит рюмку коньяку — у него судороги!

Она уже была на крыльце. Она обнимала Бабушку:

— Но Бабушка, Бабушка! Когда вы увидели дым и подумали: «В доме что-то горит», — что было дальше?

И Бабушка, сейчас же входя в свои обязанности, взяла за руку миссис Парриш и повела ее потихоньку вверх, повествуя:

— Когда я увидела это, я поняла, что дом подожгли, и я сказала детям: «Дети, у нас больше нет крова!»

Дверь за ними закрылась. Кан уже летел наверх с теплой водой, мылом и полотенцем. Миссис Парриш подвергалась приготовлениям к ужину.

Между тем мистер Стоун попал во власть профессора и не мог подняться наверх к сестре. Он сидел в столовой, и перед ним стоял стакан чаю. Это был не тот английский чай, к которому он привык и который единственно он мог пить: молоко, два куска сахару, крепкий чай. Только в таком порядке и только такой чай. А здесь и в помине не было молока. Сахар был, но не кусковой, а дешевый серый сахарный песок. Чай был слегка желтоватого цвета, не тот густо-черно-коричневый, что мистер Стоун называл чаем. Речь профессора была еще менее приемлема, чем чай. Он говорил о том, что не надо верить своим глазам, что они нас обманывают и что все видимое изменяется в зависимости от пункта, с которого ведется наблюдение.