Семья

Мать вошла в дом. Она стояла в кухне в нерешимости. Потом взяла котлету, принадлежавшую миссис Парриш, разрезала ее вдоль, положила между двумя ломтями хлеба и завернула все в бумажную салфетку. Она вышла опять на крыльцо и отдала котлету Игорю. От запаха мяса по телу собаки прошла дрожь, и она тихонько заскулила. Игорь положил сверток за пазуху.

– Съешь сейчас, – сказала Мать.

– Я лучше съем потом.

– Когда?

– Потом.

Собака, аристократ дома №11, появилась из двора и подошла к группе. По мере ее приближения хромая гостья становилась все меньше и меньше. Поза этой собачки выражала униженное смирение, мольбу о пощаде, как будто бы она понимала, что самый факт ее существования являлся оскорблением для высших собачьих пород. Аристократ же, бросив презрительный взгляд на пришельцев, издал» один только звук, похожий на хрюканье, – и ушел.

Мать все смотрела на мальчика. Очевидно, он был один из миллиона «беспризорников» и обречен на гибель. Она старалась по его внешнему облику угадать, к какому классу прежнего русского общества принадлежала его семья. Ему было не больше 11 лет. Форма его головы, рук, легкость строения всего его маленького тела обличали породу. Из лохмотьев и грязи выступал образ изящного, стройного мальчика. Чей это сын? Был ли он только еще бродяга, или уже преступник, или начинающий наркоман? И Мать с горькой радостью подумала: «Хорошо, что Дима едет в Англию». Она все возвращалась к повторению этих слов, как бы желая убедить себя и оправдать.

– Они тебя не обижают? – тихо спросила она Игоря.

– Кто?

Те люди, с кем ты живешь. Нет, не обижают. – Не наказывают? Не бьют?

– Кто не бьет?

– Люди, с кем ты живешь.

Тут Игорь повернул голову и посмотрел – в первый раз – ей прямо в глаза. Несколько мгновений под этим взглядом она чувствовала какое-то смущение. Это был странный взгляд. Серые глаза глядели как-то необыкновенно спокойно, чуть насмешливо. Взгляд был светящийся, но не ласковый. Как бы кто-то другой посмотрел на нее из этих глаз и произнес упрек и осуждение.

– Нет, не бьют. Они бродяги. Мы не обижаем никого.

«И я виновата, – подумала Мать. – Кто даст Богу ответ за этих детей? Мы все виноваты». Вслух она спросила:

– Так тебе нравится с ними жить?

Он долго молчал, прежде чем тихо ответить:

– Мне больше негде жить.

– Хочешь жить с нами? Мы тоже бедные. Мы тебя не будем обижать. Я обещаю.

Мальчик опять осветил ее неласковым взглядом.

– Нет.

– Почему? Тебе станет легче жить, удобнее.

– Вы чужие.

– Нет, мы тебе не чужие: тоже русские и тоже бедные.

– Я уже привык там. Я сделался ихний.

– А ты подумай. И к нам привыкнешь, будешь наш. И у нас тоже есть мальчик. Есть и собака. Есть ванна, теплая вода. Кушаем, пьем чай. Будем тебя учить. Мы ходим в церковь, читаем книги, разговариваем долго по вечерам. Мы – семья, ты понимаешь?

Мальчик отвернул голову и молчал.

– Не будешь сильно голодным. Обстираем тебя, приоденем. Будешь ходить чистый, не будет грязи.

– Грязь – что? – вдруг быстро сказал мальчик: – Грязь – ничего. От нее не больно.

Петя и взрослый бродяга вышли из дома. Они прощались, о чем-то шепчась. Мать сказала бродяге:

– Оставь-ка мальчика у нас. Я его возьму в нашу семью.

Бродяга вздрогнул от неожиданности. Он осторожно и подозрительно скользнул своим глазом сначала по мальчику, потом по Матери и сказал:

– Ему тут неподходяще. Да и в нашем деле нужен мальчик. Хочешь остаться? – внезапно сказал он тоном, который хлестнул, как бич.

– Не хочу.

– Ну, так пошли!

И пришельцы удалились в том же порядке: сначала шел взрослый, за ним ребенок, за ним хромала жалкая собачка.

Петя стоял молча, но, видимо, очень взволнованный. Он взял руку Матери, поцеловал ее, и они вместе вошли в дом. В столовой он закрыл дверь, огляделся и потом сказал тихо:

– Я скоро ухожу с ними в Россию.

– О Боже! – Сердце у ней как будто бы оторвалось и упало, она всплеснула руками: – О Боже! О Петя! Уходишь с ним?

– Не только с ним. Всех их будет человек десять.

– Нет, я не могу… я не могу… – Она начала страшно дрожать всем телом, повторяя: – Не могу… это невозможно… не перенести…

Он взял ее руки, крепко сжал их, как бы желая передать ей что-то из своей силы, чтоб она так не дрожала.

– Тетя, вы согласились. Помните наш разговор? Тетя, дорогая, представляется такой удобный случай…

Эти слова «удобный случай» подняли горечь в ее сердце: «До чего дожили! – думала она. – И это уже удобный случай для Пети!»

– Куда же ты пойдешь? В какой город?

– Этого нельзя решать отсюда. Иду в Россию. Бессильно она опустилась на диван, бывший когда-то Бабушкиной постелью.

– Что тебе надо приготовить?

– Ничего нельзя брать с собою. Я здесь заплачу 25 долларов – и это все.

«Господи, Господи! – в душе взывала Мать. – Поддержи меня. Гибну! Мы все гибнем!»