Семья

...Аркадий быстро обернулся. Ему показалось, что Генка окликнул его. Тот и действительно пристально смотрел на Аркадия поверх книги. И было в этом взгляде столько понимания и сожаления, что Аркадий, силясь совладать со своим смущением, вызывающе усмехнулся, ожидая Генкиных слов. Но тот молчал.

Аркадий не выдержал:

— Ты звал меня?

— Нет... Просто я думаю сейчас о тебе... — ответил Геннадий, опуская глаза в книгу. — Вернее, подумал, а сейчас вот снова читать буду.

Помолчав, Генка поднял глаза:

— Ты опять к ней сегодня пойдешь учить уроки?

— Пойду... — краснея, хмуро ответил Аркадий и полез в тумбочку за книгами.

Геннадий вздохнул, но ничего не ответил, снова принимаясь за учебник.

Легко сбежав по лестнице, Аркадий толкнул круглую дверь вестибюля и, очутившись на улице, на мгновенье замер, окидывая взглядом жидкое месиво весенней дороги. Потом нагнулся, потрогал пальцем подозрительно ссохшийся носок правого ботинка, мысленно выругав себя, что не надел в спешке калош. «Миновать бы благополучно этот вот кусок дороги, а дальше — шоссе, там не страшно», — подумал он и решительно сбежал с крыльца. И все же, когда выбрался на подсушенное солнцем шоссе, в правом ботинке уже неприятно слиплись от сырости пальцы. Тонкая прежде подошва расплылась и сочилась при ходьбе. «А у дома Тамары тоже, наверное, грязь, — торопливо шагая, размышлял Аркадий. — Стороной разве пройти, там еще, пожалуй, снег сохранился. Не ждет она меня так рано, еще, кажется, и двенадцати нет. Почему же Генке она не нравится? Недолюбливает он Тамару, видно по всему. Нехорошо как-то все получается».

Аркадий поморщился: в правом ботинке от быстрой ходьбы начало громко и нудно причмокивать. А народу на улице много: день воскресный, да и весна чувствуется. Того и гляди, кто-нибудь обратит внимание на это противное чмоканье. Он замедлил шаги, стараясь не нажимать на носок ботинка, но метров через пятьдесят нога онемела от напряженья. «Плохо дело, — решил Аркадий. — Как я покажусь с таким ботинком у Клубенцовых? Мать у Тамары остроглазая, сразу заметит». У поворота шоссе, когда до Тамариного дома оставалось совсем немного, Аркадий остановился, перепрыгнул через канаву и, подойдя к железной изгороди чьего-то дома, поставил ногу на ее каменный фундамент, принялся рассматривать ботинок. «М-да... Недолго жить ему осталось», — присвистнул он, ощупывая мокрую подошву.

— Аркадий!

Он резко обернулся, и кровь отлила от его лица: на шоссе, в пяти метрах, стояли Тамара и Лиля. Подруги были одеты в нарядные пальто и такие же шляпы.

— Ты ко мне? — Тамара осторожно подошла к краю дороги, но перебраться через канаву не решилась. — Иди сюда побыстрей, а то мы с Лилей торопимся.

— Куда? — во рту появилась неприятная горечь, Аркадий шагнул к канаве.

— Сегодня занятия отменяются, — засмеялась Тамара и нетерпеливо добавила:

— Ты хоть через канаву перепрыгни, а то как через границу разговариваем.

Он молча выбрался на шоссе. Подходя, мельком еще раз скользнул взглядом по ее безукоризненно красивой одежде и почувствовал себя неловко в старой, уже вытертой на обшлагах рукавов черной форменной шинели.

— Значит, можно обратно идти? — мрачно спросил он, останавливаясь.

— Ну, не хмурься, не надо... — и снизила голос до шепота. — У Лили сегодня именины, мне надо быть там. Понимаешь?

— Конечно...

— Ну и хорошо. Ты проводишь нас?

— Да... Нет, нет... — Аркадий вспомнил про чмокающий ботинок. — Я... одним словом, мне... вот в эту сторону надо...

— Ну, иди, да не хмурься.

И подруги пошли по шоссе, не оглядываясь.

13

Как он и ожидал, Гена встретил его ядовитой фразой:

— Что-то рано сегодня вернулся? Или она на танцульки ушла с утра пораньше?

Аркадий тихо, не задумываясь над тем, что делает, с жгучей злостью бросил:

— Дурак ты, болван.

Он бы еще что-нибудь сказал, но заметил, как Гена сразу побледнел. «Ну вот, только с ним ссоры еще не хватало», — быстро подумал Аркадий, но, осознав, что ссора произошла, тяжело махнул рукой, шагнул к своей койке и упал на нее, не раздеваясь. Он не видел, что делал друг, он понимал, что тот очень обиделся, но встать, подойти к Генке, извиниться уже не мог. Предательская мысль, что друг не захотел понять, как ему тяжело, удерживала от этого шага. А в глазах оживала Тамара, красивая, в своем модном пальто, оживало, тянуло к себе ее свежее, чистое лицо, ее быстрый, зажигающий взгляд, который он никогда не мог спокойно перенести, он словно растворялся в этом взгляде, переставал ощущать себя, а видел и слышал лишь ее, одну ее. Ему хотелось видеть и слышать ее каждую минуту, он каждое утро просыпался с мыслью, что впереди — встреча с ней. А вот сегодня этой встречи уже не будет. Но как хочется видеть ее! Неужели она этого не понимает? Разве можно так просто уйти куда-то, не подумав о том, что он не может без нее быть?

Заскрипела Генкина койка, тот, кажется, встал и зашагал по комнате. Да, да, и Генка... Почему он ничего не понимает? Почему не поймет, что это нахлынуло на него, Аркадия, сразу. Он никогда и ни к кому не тянулся так, как к ней. Почему?