Семья Буссардель

Буссардель часто раздумывал обо всем этом. Сколько дорог пройдено с 1815 года! Воспоминания смешивались с мечтами. Буссардель охотно перебирал в мыслях все прошлое и теперь сблизился со старухой Рамело. Ей с каждым днем все труднее становилось двигаться. Погрузившись в обширное глубокое кресло в своей спальне, она выбиралась из него только в случае крайней необходимости, когда звали к столу; если же ей нужен был стакан воды или носовой платок, она, когда-то такая подвижная и хлопотливая, так не любившая, чтобы ей прислуживали, звала горничную при помощи маленького золотого свистка; свисток этот ей подарила Жюли в день семидесятилетия, и Рамело носила его на шнурочке, надетом на шею, так же как и медальон с миниатюрой, на которой изображена была головка Лидии. Аделина скопировала ее со старого портрета матери.

Буссардель, занятый теперь немного меньше, привык заходить в комнату Рамело, загроможденную всяким хламом, и часами сидел со старухой. Обстоятельства жизни обратили двух этих людей, столь несхожих между собою, в сотоварищей; сидя в креслах у окна, они подолгу разговаривали. По-прежнему беседы их полны были взаимной враждебности, скрытой, подавленной, притупившейся враждебности, которая уже лет пять едва сквозила в словах, в повадках, в дружеской преданности. Конечно, с годами маклер высоко поднялся над женщиной в чепце "шарлотке", но в иные дни стоило ему очутиться в ее комнате, он вновь становился прежним Флораном, забывал о своем богатстве, о своем положении и, как в молодости, испытывал чувство стыда. Он поддавался этому чувству, как поддаются дурной привычке, говоря себе, что уж это в последний раз, или как возвращаются в края с тяжелым климатом, которые нанесли ущерб вашему здоровью и все же тянут вас к себе. Рамело была единственным человеком на свете, с которым он мог хотя бы безмолвно разделить тайну смерти Лидии; да, в сущности, эта тайна была единственной темой их бесед. Но они ее никогда не облекали в слова, только подразумевали и чувствовали ее. Это сообщало самому обыденному диалогу опасный и влекущий отзвук. Чем больше лет отдаляло их от этой тайны, тем сильнее становилась ее власть над ними обоими. Вскоре Флоран Буссардель взял за обыкновение посещать Рамело ежедневно, всегда в один и тот же час.

Во время одного из их разговоров он предложил Рамело место в семейном склепе Буссарделей.

- Вы его заслужили,- сказал он.

Он искренне полагал, что оказывает ей великую честь, которой она стала достойна за все свои заботы, самозабвенное служение и умение молчать. Рамело не сразу дала ответ. Изуродованными подагрическими пальцами она теребила медальон и так низко наклонила голову, что уперлась подбородком в грудь; оборка чепчика мешала разглядеть выражение ее лица. Буссардель испугался, что огорчил ее, заговорив о смерти, и уже собрался было заверить, что при таком крепком сложении она проживет еще лет двадцать, но вдруг она сказала еле слышно:

- Я согласна. Сами знаете почему.

Буссардель понял, что она подумала о Лидии, которая одиноко покоилась в красивом мавзолее, так как некоторые затруднения все еще мешали перевезти из Голландии прах таможенного инспектора.

Буссардель больше не стал об этом говорить, раз дело было решено. Он смотрел в окно. Маленькая площадь изменилась. Исчезли прежние лавчонки, на их месте открылись красивые магазины, выросло несколько новых домов. В саду, зеленевшем напротив, пришлось срубить вековой дуб, гордость коллежа, зато там насадили молодые платаны, и они уже поднялись высоко. Но главным новшеством, изменившим этот, уголок города, являлись тротуары. Они придавали большую значительность зданиям. Теперь уже не было сточной канавы, пролегавшей по самой середине улицы, и пешеходы больше не тонули в грязи, везде царила чистота. Прежде в дождь и слякоть через улицу перебирались по доскам, которые за малую мзду какой-нибудь предприимчивый оборванец перекидывал в виде мостика; теперь прохожим уже не надо было спасаться бегством, когда у них над головой отворялось окно и раздавался предостерегающий возглас: "Берегись! Помои!" Эти времена давно миновали.

Буссардель остался верен своим фантазиям о расширении и благоустройстве города; они являлись как бы его неотвязной прихотью или манией коллекционера, с той, однако, разницей, что эта забава благодаря операциям с земельными участками в Европейском квартале теперь обогащала семейство Миньон, включая и Жюли, и даже обоих близнецов, которым отец купил паи в товариществе; но, глядя на маленькую площадь Сент-Круа, Буссардель мечтал о более значительном развороте дел, охватывающем весь Париж.