Читаем Семья Буториных полностью

В комнату Ильи, где уронив голову на руки, сидит за столом Василий, с внутренней стороны входит Гайнутдинов.

Гайнутдинов(весело). Убежала.

Василий(поднимает голову). Кто?

Гайнутдинов. Вера. И Настенька за ней.

Василий(вздыхает). От меня тоже… все бежит…

Гайнутдинов(не поняв Василия). Какой бес ты ноешь? Бежит, не замечает… Разве мужчина так надо? Ах, не замечаешь? Прощай. Мы с тобой далеко-далеко. Ты — себе, я — себе, одно удовольствие. Серьезный характер не имеешь!

Василий. А-а, ты вот о чем… Да, и здесь не везет. Легко сказать… Пять месяцев дуется, выдержи-ка тут характер.

Ефимушкин. Алло, алло!..

Гайнутдинов. От чистой сердца говорю, я бы на тебе, Вася, без разговоров женился. Брови черные, зубы белые, профессия богатая — что еще нужно человеку? Забывай скорей свою Малашу, пускай после плачет, извини пожалуйста.

Ефимушкин. Северная… алло… Я жду…

Гайнутдинов. Я тебе татарский девушка выпишу. Одно удовольствие! Глаза черные, зубы белые, танцовать пойдет — каблуки горят, работать пойдет — руки горят, обнимать начнет — совсем сожжет, головешка станешь.

Василий. Нет уж, Миша, ты эту свою девушку лучше какому-нибудь пожарнику сосватай. А я, брат, боюсь.

Ефимушкин. Да, жду…

Гайнутдинов. Невесту боишься, технику тоже боишься…

Василий(вспыхнув). Врешь, ничего не боюсь. Я эту технику… Давно я к ней присматриваюсь. Я ее так знаю, что…

Гайнутдинов. Возьмем?

Василий. Только я… иждивенцем быть не желаю. Предложение у меня…

Ефимушкин. Ушел? Хорошо. Дайте распорядочную.

Гайнутдинов. Давай сейчас! В той комнате вся дирекция собралась.

Василий решительно входит в общую комнату, но, увидав здесь все начальство, оробевший останавливается.

Ефимушкин(с телефонной трубкой в руке). А, Василий Максимыч… (В трубку.) Буторин Илья приходил в душ? Не приходил? Странно… (Опускает трубку.) Телефон мы твой оккупировали. Ты — звонить?

Василий. Нет, предложение у меня.

Ефимушкин. Предложение?

Василий. Да, по составу проходческой бригады.

Ефимушкин. Так ты что — сейчас?

Василий. А чего тянуть.

Ефимушкин. Ладно, выкладывай.

Василий. Я думаю, что можно сокращенный при агрегате состав сократить еще на половину.

Фурегов. Это как же?

Василий. Основной бурщик, он же бригадир и машинист погрузочной машины. Хочу вот сам прежде попробовать.

Фурегов(размышляя). Двое… Бурщик, машинист… Это, мне кажется, возможная вещь. Попробуй.

Никонов. Да это и просто, и хорошо!

Ефимушкин. Сильное ты надумал дельце, Василий Максимович. Спасибо тебе.

Василий(потупившись). Да ведь рудник-то мой, не чужой.

Ефимушкин(хитро посматривая на Фурегова). Твой, Василий, твой, в этом-то и все дело.

Фурегов. Давай-ка подсчитаем, сколько у нас высвободится проходчиков. (Сгрудились у стола, подсчитывают.)

В комнату Ильи с внутренней стороны входит Настенька.

Настенька. Ах, вы здесь?

Гайнутдинов. Настенька!

Настенька. Стосковались? Может быть, я вам еще мешаю?

Гайнутдинов. Не сердись, пожалуйста. Мы говорили с Васей между нами. Понятно? Есть мудрый восточный пословица: не скажи своей жене половина того, что знаешь.

Настенька. Жене?!

Гайнутдинов. Вообще девочка, извини пожалуйста.

Настенька. Не заговаривайся.

Гайнутдинов(после паузы). Позволь родным, Татария, письмо про тебя написать?

Настенька. Рано, Мишенька.

Гайнутдинов(умоляюще). Милая!

Настенька(с иронией). Дорогая?

Гайнутдинов. Дорогая.

Настенька. Когда вы, мужчины, научитесь красиво говорить про любовь. (С недовольным видом отходит.)

Гайнутдинов(подходит к Настеньке). Если ты меня бросишь…

Настенька. Что, что?

Гайнутдинов(отчаянно). Если ты меня бросишь…

Настенька, не выдержав, смеется. Гайнутдинов, обиженный, резко повертывается и идет к выходу.

Настенька. Миша! (Гайнутдинов останавливается). Иди ко мне, Миша. (Гайнутдинов подходит. Настенька от всего сердца улыбается ему.)

Гайнутдинов(радостно). Солнышка моя, глазам больно…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»
Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

Работа над пьесой и спектаклем «Список благодеяний» Ю. Олеши и Вс. Мейерхольда пришлась на годы «великого перелома» (1929–1931). В книге рассказана история замысла Олеши и многочисленные цензурные приключения вещи, в результате которых смысл пьесы существенно изменился. Важнейшую часть книги составляют обнаруженные в архиве Олеши черновые варианты и ранняя редакция «Списка» (первоначально «Исповедь»), а также уникальные материалы архива Мейерхольда, дающие возможность оценить новаторство его режиссерской технологии. Публикуются также стенограммы общественных диспутов вокруг «Списка благодеяний», накал которых сравним со спорами в связи с «Днями Турбиных» М. А. Булгакова во МХАТе. Совместная работа двух замечательных художников позволяет автору коснуться ряда центральных мировоззренческих вопросов российской интеллигенции на рубеже эпох.

Виолетта Владимировна Гудкова

Драматургия / Критика / Научная литература / Стихи и поэзия / Документальное
Том 2: Театр
Том 2: Театр

Трехтомник произведений Жана Кокто (1889–1963) весьма полно представит нашему читателю литературное творчество этой поистине уникальной фигуры западноевропейского искусства XX века: поэт и прозаик, драматург и сценарист, критик и теоретик искусства, разнообразнейший художник живописец, график, сценограф, карикатурист, создатель удивительных фресок, которому, казалось, было всё по плечу. Этот по-возрожденчески одаренный человек стал на долгие годы символом современного авангарда.Набрасывая некогда план своего Собрания сочинений, Жан Кокто, великий авангардист и пролагатель новых путей в искусстве XX века, обозначил многообразие видов творчества, которым отдал дань, одним и тем же словом — «поэзия»: «Поэзия романа», «Поэзия кино», «Поэзия театра»… Ключевое это слово, «поэзия», объединяет и три разнородные драматические произведения, включенные во второй том и представляющие такое необычное явление, как Театр Жана Кокто, на протяжении тридцати лет (с 20-х по 50-е годы) будораживший и ошеломлявший Париж и театральную Европу.Обращаясь к классической античной мифологии («Адская машина»), не раз использованным в литературе средневековым легендам и образам так называемого «Артуровского цикла» («Рыцари Круглого Стола») и, наконец, совершенно неожиданно — к приемам популярного и любимого публикой «бульварного театра» («Двуглавый орел»), Кокто, будто прикосновением волшебной палочки, умеет извлечь из всего поэзию, по-новому освещая привычное, преображая его в Красоту. Обращаясь к старым мифам и легендам, обряжая персонажи в старинные одежды, помещая их в экзотический антураж, он говорит о нашем времени, откликается на боль и конфликты современности.Все три пьесы Кокто на русском языке публикуются впервые, что, несомненно, будет интересно всем театралам и поклонникам творчества оригинальнейшего из лидеров французской литературы XX века.

Жан Кокто

Драматургия