Семья Горбатовых. Часть вторая.

— Ну что, ma ch`ere, скажешь? — обратилась она к дочери, когда они остались одни. — Хорошо себя ведет твоя Нина? В хорошую компанию попала?!

В это время за портьерой послышался слащавый голос князя Еспера:

— Ma soeur, можно к вам?

— Войдите, mon fr`ere!

Князь Еспер вошел и уже направился к креслу генеральши, когда вдруг, почти над самым его ухом, раздался грозный голос княгини…

— Вот вы у него, maman, потребуйте отчета, он во всем виноват… Он развращает и смущает девушек!..

— Ma ch`ere, ma ch`ere, Бог с тобой… полно! — укоризненно проговорила генеральша.

Князь Еспер даже присел от неожиданности и испуга.

— Я?.. За что же так!.. Что такое?.. — лепетал он. — Я-то что?!

— Я давно прошу вас оставить в покое Нину! — пылала и задыхалась княгиня. — Вам никто не может запретить бывать где вам угодно, но грешно и стыдно сманивать неопытную девочку Бог знает в какие трущобы…

— Ma soeur, за что она меня оскорбляет?! — плаксивым тоном проговорил князь, ударяя себя кулаком в грудь. — Куда я сманиваю ее Нину?

— К вашей приятельнице Татариновой, к женщине, которой давно бы следовало быть в Сибири! — прокричала княгиня.

Князь Еспер ожидал чего угодно, только не этого.

— А!.. А!.. — почти простонал он и окаменел на месте.

Княгиня между тем не унималась.

— Ну, что же вы молчите? Говорите, что я лгу, что никакой Татариновой вы не знаете, что вы не бываете у нее. И Нина не бывает!..

Наконец князь Еспер пришел в себя. Даже в полутьме занавешенного будуара были видны его отчаянные гримасы.

— Вам нужно успокоиться, ma ni`ece, — начал он, изо всех сил стараясь придать себе вид оскорбленного достоинства. — С вами говорить трудно… Я давно знаю госпожу Татаринову, но только вы изволите очень ошибаться, полагая, что ее место в Сибири… Это почтенная, уважаемая женщина…

— Ах, Боже! Всему Петербургу известна ее почтенность! Кого же выгнали из Михайловского замка?

Но князь уже значительно успокоился и владел собою.

— Разве кто-нибудь из нас избавлен от врагов и ложных доносов? Если бы госпожа Татаринова была в чем-нибудь виновата, то и получила бы за это должное наказание. Между тем, если вы указываете на ту историю, бывшую в семнадцатом году, то должны же, ma ni`ece, знать, что государь император почел донос, сделанный на госпожу Татаринову, ложным и приказал оставить в покое как ее, так и всех ее друзей…

— Очень жаль… Это все князь Голицын, известный еретик и покровитель всяких вредных людей…

— Напрасно вы так отзываетесь о почтенном государственном муже, который пользуется доверием государя.

— Ошибаетесь, государь теперь ему не очень-то доверяет!

— Так ведь это по проискам архимандрита Фотия.

— Происки! Вот архимандрит Фотий так точно, говорят, святой человек!.. И если бы вы к нему повезли Нину, то я была бы вам только благодарна, от него она ничему дурному не научилась бы. Но к Татариновой ее сманивать — это… это низко!..

— Ma ch`ere, успокойся, ты забываешься… Ведь он твой дядя! — воскликнула генеральша.

— Ах, maman, да ведь есть же предел!

— А главное — это клевета! — обращаясь к сестре, довольный ее поддержкой, сказал князь Еспер. — Я, повторяю, никуда Нину Александровну не сманивал. И если она давно, еще до приезда сюда, была знакома с госпожой Татариновой и если даже я ее там встречаю, так я-то тут при чем? Я мог только порадоваться, что у молодой девушки хорошие знакомства, что она бывает у почтенных людей, которые могут принести ей много нравственной пользы…

Но княгиня не могла уже более выносить этого лицемерного тона, а главное, ее возмущало то, что ее мать, очевидно, очень хорошо понимавшая весь вред и все неприличие для молодой девушки знакомства с Татариновой и сама первая поднявшая эту историю, теперь вдруг, когда главный виновник был налицо, от всего отстранялась.

Вместо того, чтобы поддержать дочь и вместе с нею напасть на князя, она перешла на его сторону и даже не спорила с ним, как будто разделяла его взгляды на Татаринову. Княгиня не могла сообразить, что ее матери, в сущности, очень мало дела и до Татариновой, и до Нины, и до чего угодно.

Эта история была для нее просто развлечением. Она была рада маленькому скандалу, подстроенному ее компаньонкой, рада была от скуки следить за перебранкой между братом и дочерью.

— Мне с вами говорить нечего! — вдруг крикнула княгиня, обращаясь к дяде. — Я только очень довольна, что все это, наконец, открылось…

Она вышла из будуара генеральши и, к изумлению и соблазну всех, попадавшихся ей навстречу домашних, задыхаясь и отдуваясь, себя не помня, почти бегом побежала в комнату Нины.

— Добились! — крикнула она ей. — Осрамились! Теперь уже о вас Бог знает что говорят в целом доме, скоро по городу трубить станут!..

— Господи! Да какое же преступление, наконец, я сделала? — проговорила утомленная всеми этими объяснениями Нина.

— Преступление, почти что так, матушка! Разве след вам бывать тайком от меня у этой ужасной Татариновой?! И не говорите, не оправдывайтесь, не вывертывайтесь!..

Но Нина была так поражена, что не могла произнести и слова. А княгиня продолжала: