Семья Горбатовых. Часть вторая.

Но Катрин не слушала, она продолжала с все возрастающим раздражением:

— И эта Маратова не только что теперь сама всюду торчит, но таскает за собою и воспитанницу… Это, наконец, оскорбительно!.. Во что это, наконец, превратится наше общество, если в него станет проникать Бог знает кто?

— Отчего же — Бог знает кто? Отчего племяннице или хоть просто воспитаннице княгини Маратовой не бывать в обществе — я, право, не понимаю!

— И вы тоже, maman, вы считаете ее равной с нами?

— Ты должна давно знать, что я не считаю себя принадлежащей к какой-нибудь касте, в которую уже нет никому доступа. И потом, посмотри же на наше общество, — где это в нем уж такая чистая кровь…

Татьяна Владимировна невольно подумала о том, что и сама Катрин не Бог знает какого происхождения, что знаменитость и значение графов Черновых очень недавни. Но, конечно, она не захотела сделать ей какой-нибудь намек.

«Ну так вот, я же ее поймаю!» — сказала себе Катрин и почти крикнула:

— А что бы вы сказали, если бы, например, Борис вздумал жениться на этой воспитаннице Маратовой?

— Что бы я сказала? Если бы я убедилась, что они любят друг друга, — я бы их благословила.

Катрин несколько мгновений не могла произнести ни слова. Она сидела с широко раскрытыми и бессмысленными глазами: даже разинула ротик и показала все свои белые зубки.

— Maman, вы шутите! — наконец проговорила она.

— Нисколько! Я бы, конечно, только постаралась сначала поближе разглядеть эту девушку и хорошенько поговорила бы с Маратовой, которой доверяю…

— Так, значит… значит, Борис вам уже сказал?

— Что такое? — изумленно спросила Татьяна Владимировна. — Что такое, Борис? Он ничего не говорил мне… Разве?..

— Да, и я и Владимир… мы имеем основание думать, что он заинтересован этой особой, которую так многие протежируют…

— Многие протежируют? — переспросила Татьяна Владимировна.

Но Катрин сделала вид, что не слышит.

— Теперь и я спрошу тебя, — серьезно и внимательно глядя в глаза Катрин, сказала Татьяна Владимировна. — Я спрошу: шутишь ты или нет?

— Нисколько! Он как приехал из-за границы — нигде не бывал, так что даже неприлично было, а там — чуть не каждый день. Не для старой же, выжившей из ума «генеральши» он ездил, не для интересной же княгини?..

Татьяна Владимировна слушала очень внимательно.

— Правда, в последнее время он не бывал там, — продолжала Катрин. — С этой особой что-то случилось, какая-то история…

— Какая история?

— Не знаю, верно, что-нибудь да случилось… Говорили, что она больна, умирает… Потом выздоровела, и незадолго до нашего отъезда Маратова увезла ее в деревню…

У Татьяны Владимировны тревожно забилось сердце.

«Что такое все это значит? — думала она. — Лжет она, что ли, да с какой же стати? Нет, верно, что-нибудь да есть… И он ни слова! А между тем я замечала, замечала в нем что-то странное, чувствовала, что он мне недоговаривает. Ждала… он никогда не скрывал… как же это?»

Катрин видела, что смутила Татьяну Владимировну, но объяснила по-своему это смущение.

«Это она так, Бог знает что говорит — благословила бы! А вот ведь когда увидала, что дело может быть не шуткой — испугалась… еще бы!..»

— Вы, кажется, встревожились, maman, — сказала она. — Что Борис был заинтересован ею — это верно, но я так думаю, что он сам убедился, как это глупо, и что ничего из этого не может выйти. Я почти уверена, что это привидение, — иначе я не могу назвать ее, — особенно если бы вы видели, какою она стала эту зиму… Она, верно, надеялась, что он сделает ей предложение, что она вдруг станет madam Gorbatoff. А когда он очнулся и ушел — она со злости и заболела… Я так объясняю, я худшего не хочу предполагать…

— Еще бы ты смела предполагать худшее! — вдруг вспыхнув, сказала Татьяна Владимировна таким тоном, какого Катрин никогда еще не слыхала от нее и на какой даже не считала ее способной.

Катрин притихла и просто испугалась. Но испуг прошел, поднялась злоба. Она побледнела и закусила губы…

— Вы на меня кричите, maman! За что же? Я не привыкла, чтобы на меня кричали…

— Я не кричу… Если я сказала резко — прости… но в другой раз не позволяй себе, передо мною, по крайней мере, намекнуть на что-нибудь дурное и нечестное относительно Бориса. Он этого не заслуживает… Если ты хочешь, чтобы я тебя любила… никогда, слышишь, никогда…

Она поднялась, губы ее дрожали. Катрин вдруг сделала несчастное лицо и заплакала. Татьяна Владимировна пришла в себя.

— Ну полно, перестань — это ребячество… Нужно же, наконец, понимать некоторые вещи… Я не хочу тебя обижать — не обижай и ты меня. Ну, перестань!..

Она положила ей на плечо руку.

— Я не обижала ни вас, ни Бориса… Я из желания добра… чтобы предупредить… Я не знаю, что вам показалось…

— А коли так — прости!.. Что же еще — говорю… прости… поцелуй меня!..