Семья Горбатовых. Часть вторая.

— Mademoiselle Lamzine, qu'est ce qu'il vous a dit, le grand duc?

— Le grand duc m'a engege pour une contredance, — отвечала она тем же спокойным и равнодушным голосом.

— Pour laquelle?

— Pour la premi`ere.

Эффект был полный.

«Mademoiselle Lamzine» вдруг сделалась предметом самого нежного внимания. Пожилые дамы стали говорить ей о ее красоте. Молодые глядели на нее с завистью, но в то же время шептали ей нежные фразы. А потом, отходя от нее, передавали друг другу на ее счет такие замечания:

— Однако же ведь это ужасно — больше не существует настоящее общество! Его нигде найти невозможно…

— Да, это правда, всюду втираются неизвестно откуда… des parvenues.

— Какие-то племянницы! Какие-то бедные воспитанницы… Dieu sait qui!

— Хоть бы тетка одела ее прилично, старая скряга! Посмотрите — ведь это просто срам!

— И что в ней находят хорошего?!

— Нет, она красива без спора!

— Какая же красота! Pale, maigre… une vieille fille!

— Старуха говорит, что ей всего двадцать один год.

— Сказать все можно! Я уверена, что целых двадцать пять будет.

— Теперь еще недоставало, чтобы ее фрейлиной сделали!

— Ну, до этого не дойдут, — это было бы уже слишком!!.

«Mademoiselle Lamzine», конечно, не слышала и не подозревала этих разговоров. Она спокойно продолжала отвечать тем, кто обращался к ней с вопросами. И в то же время рассеянный взгляд ее темных, мечтательных глаз ясно показывал, что она очень далека от окружающего и что в ней нет никакого веселья. Иногда только ее тонкие, прелестные черты принимали какое-то странное, не то тревожное, не то испуганное выражение, будто она ждала чего-то, будто чего-то боялась.

Но замолкшие было звуки оркестра снова раздались. Прозвучал ритурнель контрданса. Произошло всеобщее движение. Блестящие кавалеры скользили по паркету, спешили к своим дамам, расставляли стулья.

Великий князь провел «mademoiselle Lamzine» через всю залу среди расступающейся толпы. Катрин несколько справилась с собою и получила хоть то маленькое удовлетворение, что оказалась vis-a-vis с великим князем. Она оглядела его даму быстрым, но глубоко презрительным взглядом, которого та, впрочем, не заметила.

«Вот так выбор!» — думала она. — И зачем это она здесь, по какому праву? Нет, если княгиня Маратова начинает таскать за собою всех своих бедных родственниц и крестниц — так пусть уж извинит… я и ее к себе приглашать не стану!.. Ни за что! Ни за что! Она совсем выживать из ума стала, эта толстая дура, и ее надо проучить… Меня поддержат и другие — я уверена в этом!..

Но в то же время она с досадой видела, что великий князь очень любезно беседует со своей дамой.

«О чем он может говорить с нею?! Чем она может занять его?!» — раздражительно думает она, рассеянно отвечая на вопросы своего кавалера.

Фигуры контрданса начинают сменять одна другую. Великий князь, очевидно, находившийся в самом веселом расположении духа, обращается к Катрин с любезными фразами. Она оживляется, глазки ее начинают сиять. Великолепные бриллианты ее сверкают на голове, на шее и на руках. Она детским голоском нанизывает одно на другие почти ничего не значащие французские словечки. Она мало-помалу проникается сознанием своей красоты, своего блеска — ей становится весело…

Танец окончен. Звуки оркестра замолкли. В зале снова начинается беспорядочное движение…

Великий князь отходит от своей дамы и, встретясь с графом Милорадовичем, берет его под руку и направляется с ним из залы.

— Любезнейший Михаил Андреевич, — говорит он Милорадовичу, — я сейчас вспомнил: мне нужно кое о чем спросить вас.

— Что прикажете, ваше высочество?

— Знаете ли вы, граф, что по городу ходит ужасная клевета на вас?

— Клевета на меня? — изумленно спросил Милорадович.

— Да, да и очень злая. Вы знаете — я терпеть не могу сплетен. Но из любви и уважения к вам должен предупредить вас и при этом узнать, в чем дело. Рассказывают, что в числе различных челобитен, с которыми к вам обращаются как к генерал-губернатору, на этих днях вы получили какой-то вздор… что-то такое… что «бесчеловечные благодеяния вашего сиятельства, пролитые на всех, аки река Нева протекла от Востока до Запада. Сим тронутый до глубины души моей, воздвигнул я в трубе своей жертвенник, пред кем, стоя на коленях, сожигаю фимиам и вопию: «Ты еси, Михаил, спаси меня с присносущными!» Конечно, я могу ошибиться, может быть, там и не совсем так было, но ведь мне дали яко бы копию… и это так глупо и смешно, что я, право, почти наизусть помню… А подпись: «Ямщик Ершов».

Лицо Милорадовича вспыхнуло.

— Никто не может быть избавлен, ваше высочество, от получения подобных глупых и дерзких анонимных бумаг. Я не могу отвечать за то, что прислано в мою канцелярию.

— Но ведь в том, любезнейший граф, уверяют, что на этой челобитной вы собственноручно написали: «Исполнить немедленно». Злая клевета именно и заключается в этом.

Милорадович побагровел еще сильнее.

— Может быть, я и подписал по рассеянности! — вдруг проговорил он. — Да, это возможно! Благодарю, ваше высочество, что вы сообщили мне об этом, — урок хороший!..