Семья и как в ней уцелеть

Робин. Что касается меня, то впервые мысль написать подобную книгу пришла мне в голову в 1976 году за разговором с моим дядюшкой Фредом. Только что вышел мой научный труд «Единая плоть — отдельные лица», и я разослал всем родственникам по экземпляру. Я думал, судьба моего детища — пылиться, как обычно, у родных на книжных полках, и был приятно удивлен, когда дядюшка Фред, человек неподготовленный, без особого интереса к предмету, почти всю жизнь занимавшийся мелким предпринимательством в рыбацком поселке на Корнуолле, где они с моей матерью выросли, сказал, что не только прочел книгу? но что она его увлекла, что помогла разобраться и примириться с пережитым в семье в ранние годы. А потом, добавив, что не хотел бы меня обидеть тем, что скажет, он пропел на своем мелодичном корнуоллском английском: «И не сообразишь, пока черным по белому не увидишь, как в твоей книжке, но увидев, подумаешь: тут же просто-напросто здравый смысл».

Книгу очень хорошо встретила критика, но не было отзыва, который порадовал бы меня больше, чем дядюшкин. Слушая его рассуждения, я понял, что благодаря усвоенному из книги его взгляд на собственную жизнь переменился к лучшему. Мучительные переживания, которые ему довелось испытать по его же, как он прежде думал, вине, если не по вине других, проявивших к нему незаслуженную суровость, в которых, наконец, всегда можно винить судьбу, он принял как характерное проявление семейной истории, а над историей никто, конечно, не властен. И это не только освободило его в определенной мере от угрызений совести и необоснованного чувства вины, но помогло взять на себя ответственность за одну неурядицу в семье, где взаимные обвинения сторон отдаляли так желаемое им примирение. Потом мне стало известно, что перед смертью дядюшка сделал-таки шаги к тому, чтобы родственные отношения наладились.

Многие годы я повторял своим ученикам, что если мы и способны оказать профессиональную помощь другим, нечего надеяться, что разрешим проблемы в собственных семьях, ведь мы слишком вовлечены в них, чтобы взглянуть на эти проблемы объективно и беспристрастно. Однако, раз даже специальное издание по вопросу «семейного» здоровья помогло семье психиатра, какая же, рассуждал я, будет польза от книги, написанной для широкого читателя!

Почему я написал первую книгу? Почему вообще избрал свою профессию и занялся исследованием семейных отношений? Сейчас станет ясно. В ту поездку на Корнуолл я стремился разузнать о собственной семье как можно больше. Я и несколько собранных мною в Лондоне специалистов (позже группа дала начало Институту семейной психотерапии), следуя примеру психотерапевтов семейного профиля по всему свету, взялись изучать истории родных семей, чтобы квалифицированнее помогать чужим. А что касается моей… Уже известный вам дядюшка Фред слыл летописцем моей семьи, кладезем анекдотов буквально о каждом из родственников. Он-то и вспомнил, как моя мать однажды про меня, еще совсем кроху, сказала: «И не знаю, что делать с Робином, он или гением будет, или в Бодмине (Местный приют для душевнобольных. — Здесь и далее примечания переводчика.) кончит». Задним умом я понял: не дотянув до гения, жизнь потратил на то, чтобы избежать Бодмина и, в конечном счете, нашел компромисс — побывал во многих психиатрических клиниках… пользуясь служебным входом.

Но почему все это со мной случилось? И почему именно со мной, а не с одним из моих четверых братьев? Оглядьтаюсь назад, вооружившись знанием о своей семье, позаимствованным у дядюшки Фреда, у других, и вижу: я оказался в фокусе мощнейших эмоциональных токов семьи, которые нарушали мое равновесие в детстве. Их последствия я, взрослый, и стремился преодолеть. Мои родители были славные, добрые, благожелательные люди, все вокруг их любили и уважали. Родители жили, как могли, праведно. И не понимали, откуда у них такой ребенок — тревожный, не способный справляться с действительностью, вечно ускользающий в мечты, в уединение.

Теперь мне ясно, они мучились не меньше моего. Но тогда я скрывал от них все, что мучило, чтобы не разбивать их надежд. Помню, мечтал о какой-нибудь карте, каком-нибудь компасе, которые вывели бы меня к самопознанию… и из леса проблем.

Я не нашел путеводной нити в родной семье. Вне семьи искал — и тоже не нашел. В конце концов, когда служил в британских воздушных силах во время второй мировой войны, я решил, что займусь медициной и психиатрией. Потом понял: я хотел и себе помочь, и другим принести пользу. Хотел найти «правильный путь», то есть разобраться, что значит быть «нормальным», или «здоровым», чтобы и самому подвинуться к этому. Получив диплом врача, очутившись в Институте психиатрии, я жаждал углубиться в труды о «норме» и перерыл богатую библиотеку. Увы, я откопал только три тоненькие книжечки. Две были совсем неинтересные, третья оказалась увлекательной, хотя, в сущности — собранием анекдотов.