Семья и школа

С девяти до половины третьего дня материал в работе. Его обтачивают, шлифуют.

А затем присылают ко мне на сохранение.

Я его и храню у себя до утра.

Конечно, я должен заботиться, чтобы «штука в работе», пока у меня на дому лежит, как-нибудь не попортилась.

Вот, по-моему, чем должны регулироваться отношения между семьёй и школой.

Не школа должна прислушиваться:

— Чего семья требует.

А семья должна глядеть:

— Чего школа желает?

То и делать.

Были древние языки, — я говорил своему:

— Учи, мерзавец, Кюнера! Учи, мерзавец, Кюнера!

Теперь греческий, говорят, совсем по боку.

Да если я увижу, что мой сын читает потихоньку Гомера на греческом языке, — да я запорю негодяя:

— Не смей недозволенных книг читать!

Вот что такое ребёнок, — и какие должны быть к нему истинные отношения у истинного отца.

Собственно говоря, мне понравились все три письма.

И понравились бы даже очень, если бы у каждого из них не было маленького postscriptum’а.

Под первым была приписка:

— Нельзя ли напечатать это письмо в какой-нибудь газете? Покрупнее, на видном месте!.. И непременно за моей полной подписью. Пожалуйста! Кажется, ничего себе? А? Возвышенно!

Под вторым:

— Кажется, в современном штиле? С пессимизмцем. Если напечатаете, — пришлите. Очень обяжете. У меня вообще репутация пессимиста. Знаете, это как-то делает человека интереснее.

Под третьим стояло:

— Не будете ли вы добры при случае, будто ненароком, показать это письмо его превосходительству Петру Петровичу? Вам это всё равно, а мне может принести пользу: у нас освобождается место помощника экзекутора, и мне очень хотелось бы, чтобы его превосходительство знал образ моих мыслей. Чрезвычайно обяжете!

Семья и школа

В одно прекрасное утро, — вероятно, это было солнечное, ясное, хорошее утро, — г. попечитель петербургского учебного округа, — вероятно, вообще очень добрый человек, — проснулся в превосходном, особенно добром настроении духа.

В таком настроении король Генрих IV воскликнул когда-то:

— Я бы хотел, чтоб у каждого из моих подданных была к обеду курица!

В таком настроении г. попечитель учебного округа отдал гг. директорам гимназий распоряжение, чтоб они обратились к гг. родителям с вопросом:

— Как вы хотите, чтоб вашим детям ставили отметки: за каждый отдельный ответ, как теперь, или за известный промежуток времени: за две, за три недели?

Первый случай, когда родителей призвали к решению школьных вопросов.

Почин благой. Мысль прекрасная, светлая, ясная.

Но когда в один хмурый, ненастный, осенний день подочтут результаты плебисцита, — ответь получится:

— Предпочитаем старый способ.

Г. попечитель учебного округа будет, вероятно, страшно удивлён:

— Что это? Неужели семья у нас, действительно, довольна существующими школьными порядками?

Нет.

— Что ж, они, значит, не сумели разобраться в предложенном вопросе?

На первом же экзамене срезались!

И г. попечитель учебного округа, быть может, горько улыбнётся:

— Вот тебе и зови родителей на помощь в разрешении школьных вопросов!

Не берём более раннего периода, но тридцать лет без одного года семья и школа были ожесточёнными врагами друг друга.

Образования не было, — была «школьная повинность», тягостная, ненавистная, которой подчинялись, как подчиняются воинской повинности:

— Что же делать?

Ученья не было, — было сложение и деление отметок.

Мальчик получал единицу. Значит, надо или сразу сыграть и получить пять:

— Спросите меня сегодня, г. учитель!

Или сыграть два раза и получить по четыре.

1+4+4=9; 9, делённое на 3, даёт 3.

Мальчик получал пять. Значит, можно неделю не учить уроков и получить единицу.

5+1=6; 6, делённое на 2, даёт 3.

Или две недели плохо учить уроки и получить две двойки. Опять:

5+2+2=9; 9, делённое на 3, даёт 3.

— Ванечка! Ванечка! Надо заниматься. У тебя единица есть. Нужна пятёрка.

— Ванечка, чего ты ничего не делаешь?

— Мамочка, у меня пятёрка есть. Мне не страшно.

Никакого ученья не было, а был ряд арифметических действий с таким расчётом, чтобы в результате получилось хоть 3.

Семья ненавидела школу. Школа презирала семью.

Семья вызволяла кое-как у школы своего мальчика:

— Мама, дай записку, что у меня голова болела. А то опять кол поставят.

Школа презрительно смотрела па эти маневры семьи:

— Опять записка! Не верю. Мало ли что вам там дома напишут!

Школа приходила в соприкосновение с семьёй только для катастроф.

— Вызову родителей!

— Пошлю родителям записку!

Хуже не было угроз.

«Вызов в гимназию» повергал семью в трепет:

— Какой ещё ужас надумала совершить школа?

Всякая записка из школы была как письмо в траурном конверте, — заставляла испуганно вздрагивать:

— До чего довёл? Записку к родителям пишут? А?

Отец, мать ходили в гимназию, как парламентёры, чтоб «выхлопотать» пленника.

И вот когда, спустя тридцать лет без одного, года, родителей спрашивают:

— Какою должна быть, по вашему мнению, школа в таком-то вопросе?

Родители не знают даже, что ответить.

Да откуда же мы знаем, какою должна быть школа, какою бывает школа?

Мы школы не видели. Мы школы не знаем.

Мы знаем, что такое «канцелярия» для «маленьких чиновников», но школа!..