Семья Карновских

Желание бежать от действительности, от новой, не подходящей для него жизни порождало фантазии, в которые Егор сам начинал верить. Чем больше он погружался в мечты, тем сильнее убеждал себя, что они осуществимы, что все возможно. Только бы мать перешла на его сторону! Егор не сомневался: если бы она бросила отца, отказалась от него, порвала все связи с ним и его родней и вернулась бы с Егором домой, в свой город, к своему народу и своей семье, то все их беды тут же забылись бы, как кошмарный сон. Дядя Гуго не раз говорил, что он, Егор, — Гольбек, и уж он-то позаботится о племяннике, устроит все так, что он станет таким же, как все. Эта мысль так захватила Егора, что он не расставался с ней ни днем, ни ночью. Ему снилось, что он снова «там», в доме бабушки Гольбек. По знакомым улицам маршируют люди в сапогах, реют флаги, играет музыка. И они тоже маршируют, дядя Гуго и Йоахим Георг Гольбек. А женщины смотрят на них и аплодируют, и прекрасные белокурые девушки бросают им под ноги цветы, а они всё идут, идут и идут.

Но мать будила его, и он должен был собираться в школу, в новую школу, которую ненавидел и боялся.

— Мама, — ныл Егор, хватая ее за руки, — мама, поехали домой. Ну скажи «да».

Тереза начинала сердиться:

— Не болтай глупостей. Ты знаешь, этого никогда не будет. Я запрещаю тебе говорить об этом.

— Да, я знаю, что я для тебя ничего не значу, — причитал Егор. — На меня тебе плевать, а ондля тебя — это всё…

Он видел, как мать любит отца, и желал только одного — его смерти.

38

Люди в сапогах уже не знали, что придумать, чтобы старая Иоганна, служанка доктора Ландау, ушла от еврейского хозяина. Они взывали к ее разуму, оскорбляли и даже запугивали, убеждали, что арийка не должна служить еврейскому кровопийце, а Иоганна в ответ называла их сопляками и крысами. Она была слишком стара, чтобы заставить ее покинуть дом по закону. Доктор Ландау не мог давать ей мясной пищи, которую она любила, теперь ей тоже приходилось есть «траву», но она не хотела уходить. Ей никогда не нравилось, как доктор питается, что он собирает гонорар в тарелку и расхаживает по кухне в голом виде, но она не могла бросить его на произвол судьбы.

Доктор Ландау пытался ее выгнать.

— Глупая старуха, — твердил он, — чего тебе сидеть у меня и голодать? Шла бы к своим, там у тебя будет и мясо, и кофе.

— Что вы всё мелете? — сердилась Иоганна. — Лучше бы бороду причесали. Как фройляйн Эльзу забрали, так у вас вечно в бороде капуста.

Однажды старуха не поднялась ранним утром, как всегда. Доктор вышел на кухню, где стояла ее железная кровать.

— Иоганна, что с тобой? — спросил он.

— Я умираю, — спокойно ответила Иоганна.

Доктор Ландау собрал в кулак бороду, чтобы не мешала, и приложил ухо к груди служанки.

— Нечего стесняться, глупая гусыня! — прикрикнул он, когда Иоганна попыталась закрыть грудь руками. — Я не собираюсь надругаться над арийской женщиной. Послушаю сердце и дам лекарство. Дыши глубже.

— Что вы болтаете? — не послушалась его Иоганна. — Пришло мое время. Мне пастор нужен, а не врач.

Ее пульс был настолько слабым, что доктор Ландау еле его нащупал. Женщина говорила правду. Доктор отпустил ее руку и прикрыл залатанным одеялом.

— Хорошо, Иоганна, я приведу пастора.

Слабая улыбка осветила морщинистое лицо служанки.

— Идите скорее, доктор, — прошептала она. — А то поздно будет.

Убежденный атеист, на этот раз доктор Ландау не стал насмешничать, но пошел и привел пастора, а потом распорядился, чтобы консьержка, фрау Крупа, созвала соседок, которые смогут переступить порог еврейского дома и отдать умершей последний долг. У доктора еще оставалось немного денег, и он похоронил на них Иоганну. Он единственный проводил похоронные дроги на Фридгоф и даже дал могильщикам чаевые. Доктор отправился домой, где больше не было ни одной живой души, чтобы убрать в комнатах и впервые в жизни самому приготовить скудный ужин. Однако в доме было прибрано. Кровати были застелены, стол вытерт, вымытые полы еще не успели высохнуть. Удивленный доктор подергал себя за бороду. И удивился еще больше, когда в старой корзинке, с которой Иоганна ходила на рынок, обнаружил свою любимую еду: морковь, свеклу, картошку и даже бутыль молока.

Доктор Ландау рассердился, увидев продукты. Такое случилось впервые, до сих пор он никогда ничего не брал, наоборот, всегда сам давал другим. Но он тут же устыдился своей гордыни. Как он мог разозлиться на человека, который сделал ему добро? Доктор сел ужинать.

С тех пор он часто находил дом прибранным, когда возвращался с долгой прогулки, а возле двери его поджидал пакет с продуктами. Иногда в нем было немного гороху, иногда кусок сыра или бутылка молока. Доктор страдал от одиночества, но видел, что Новый Кельн его не забыл. Люди тайком помогали ему, и это наполняло его сердце надеждой.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, — отвечал он тем, кто решался поздороваться с ним на улице, когда он выходил погулять.