Семья Карновских

Карновский не улыбнулся шутке. Поглаживая бородку, он ждал, когда гость перейдет к делу. Соломон совсем растерялся. Ему всегда было проще говорить с шутками, пословицами и поговорками, чем в серьезном тоне. В горле пересохло. Он откашлялся, сглотнул слюну и наконец заговорил о том, ради чего пришел.

Путаясь и повторяясь, с лишними подробностями, без конца передавая, что он сказал жене, а что жена сказала ему, прыгая с пятого на десятое, он выложил Довиду Карновскому, что привело его сюда.

Довид Карновский слушал, не перебивая, хоть и терял терпение. Когда Соломон повторял: «А я говорю Ите», «А Ита мне и говорит», он испытывал большое желание спросить: «А мне-то какое дело, что вы там друг другу говорили? Давайте наконец по сути». Однако он сдерживался, потому что молчание приличествует мудрым и потому что перебивать некрасиво.

Когда же Соломон начал расписывать достоинства дочери, дескать, такой в целом мире не найдешь, да еще размахивать при этом руками, будто тонул в болоте, Довид Карновский погладил бородку и осмотрел его с головы до ног, словно увидел только сейчас. Он с самого начала догадался, к чему ведет Соломон, но делал вид, что не понимает, потому как Понимать такое ему не к лицу.

— Так чего вы, собственно, хотите, герр Бурак? — спросил он спокойно.

— Хочу, чтобы вы не мешали счастью моей дочери, герр Карновский, — ответил Соломон Бурак. — Червонец туда, червонец сюда, деньги — не главное. Ради своего ребенка я на все готов.

Минуту Довид Карновский молчал. Он никогда не говорил, как следует не подумав. Но он думал не о том, что будет, если он станет сватом Соломона Бурака. Такое ему и в кошмарном сне не могло присниться. Еще не хватало, породниться с этим невеждой, бывшим коробейником! Он думал, как бы лучше дать понять, что это невозможно. Сперва он хотел ответить, что Берлин — не Мелец, а берлинские студенты — не ешиботники и отец в таком деле сыну не советчик. Лучшая ложь — это правда, подумал он. Но тут же сообразил, что так Соломон Бурак поймет: он не имеет на сына никакого влияния.

— Нет, господин Бурак, — сказал он твердо, — это невозможно.

— Почему же, герр Карновский? — быстро спросил Соломон. — Почему нет?

— Во-первых, мой сын учится. Сначала человек должен получить образование, а потом заводить семью, — ответил Карновский.

Соломон Бурак махнул рукой.

— Об этом не беспокойтесь, герр Карновский, — перебил он, — я готов его содержать. Пускай себе учится, у него будет все, что надо.

— Я, слава Богу, могу и сам содержать своего сына, пока он учится, — гордо ответил Карновский.

Соломон понял, что сказал не то, и попытался исправить положение:

— Герр Карновский, я знаю, что вы ни от кого не зависите, но я буду относиться к вашему сыну, как к своему.

— Во-вторых, — спокойно продолжил Карновский, — мой сын еще молод, торопиться ни к чему. Молодой человек в его годы должен учиться, только учиться и не забивать себе голову посторонними вещами.

Соломон Бурак попытался обратиться к испытанному способу — к деньгам:

— Герр Карновский, ваш сын ни в чем не будет нуждаться, я сделаю его счастливым.

— Нет, — ответил Карновский.

— Я помогу вашему сыну. У меня тысячи друзей в городе, я смогу его пристроить. Положитесь на меня. Соломон Бурак всегда добивается своего.

— Нет, — холодно повторил Карновский.

Соломон Бурак заложил большие пальцы в проймы жилета.

— Значит, я недостоин быть вашим сватом, герр Карновский? — спросил он, скривив губы в презрительной улыбке. — Вот оно что.

— Вы сами это сказали.

Соломон Бурак несколько раз глубоко затянулся и швырнул сигарету в пепельницу. Подойдя к Карновскому вплотную, так, что тот даже отстранился, он заговорил с жаром:

— Вот что, герр Карновский. Если бы дело было во мне, я бы не пришел. Для себя я достаточно хорош, все, что у меня есть, я заработал своими руками, и стыдиться мне, слава Богу, нечего. Но речь идет о моей дочери, о ее счастье. Тут моя честь для меня ничто, гроша ломаного не стоит.

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать. — Карновский несколько растерялся.

— Ладно, я невежда, — продолжал Соломон, — я простой человек, не буду спорить. Но дочь я выучил. Она прекрасно образованна, умна, благородна. Вы можете стыдиться меня, но стыдиться ее у вас нет причины. Ради нее я готов на все на свете, даже унижаться перед вами, герр Карновский. Потому что это моя дочь и она несчастна.

Карновский по-прежнему был вежлив, но холоден.

— Я сочувствую вашей дочери, герр Бурак, — сказал он спокойно, — но ничего не могу поделать. У каждого свои принципы.

Соломон Бурак вышел из кабинета, не простившись. Лея позвала его в столовую. Она не слышала разговора, но догадалась, зачем ее друг пришел к мужу и с чем от него вышел. Ей стыдно перед человеком, у которого она бывает в гостях. Она ничего не имеет против того, чтобы Георг и Рут поженились. Наоборот, она переживает за девушку. А происхождение для нее не важно, ее отец тоже был простым человеком.

— Шлоймеле, хоть стакан чаю выпей, — просит она.

Соломон Бурак не хочет задержаться в этом доме даже на секунду.