Семья Ладейщиковых

— Молод, выдюжишь, — и голова исчезла. Несколько позднее из шалаша послышался храп.

Беседа у Соловьева с Бадейкиным не клеилась. Соловьев думал о чем-то своем. Никиту переполняла глубокая радость. Она рождалась у него всякий раз, когда он появлялся на озере. Часто переходила в ребячий восторг, и Никита давал ему выход в песне, как это и было сегодня. Говорить с Соловьевым о чем-то другом, постороннем, он не мог. А говорить о том, как ему сейчас хорошо, стеснялся, да и слов не нашлось бы, чтобы рассказать о своих чувствах.

Соловьев, насвистывая, устроил у костра лежанку из сосновых веток, удобно устроился на ней и посоветовал Бадейкину сделать то же самое. Но Никита не расслышал его слов. Он сидел у костра, обхватив руками колени, прислушивался к ночным звукам леса и озера, мечтательно смотрел на костер голубыми глазами и улыбался. Скоро и Никиту одолела дремота. Голова его упала на грудь, в белокурых волосах резвились красноватые отблески потухающего костра.

II

Утро занималось безветренное, прохладное. Над озером ползли белесые лоскуты тумана. Дед Матвей проснулся первым, вылез из шалаша, зевнул. Потом потер поясницу и вперевалку побрел к лодкам.

Увидев, что в лодке Соловьева за ночь накопилось порядочно воды, он про себя выругался и потянулся за жестяной банкой, чтобы ею вычерпать воду. Но в последнюю минуту дед раздумал вычерпывать воду и бросил банку на днище лодки. Банка загремела и разбудила Бадейкина. Он непонимающим взглядом обвел берег и, наконец, вспомнил, где находится. Вспомнил все по порядку: как он засиделся в библиотеке и поздно поехал на озеро, как сказочно-красиво оно было ночью.

Никита вскочил, пробежался для разминки от костра до опушки леса и обратно.

— Не пора ли, дедушка Матвей? — спросил Никита.

Тот промолчал. Теперь Никита заметил, что не спит и Соловьев. Подложив под голову руки, Николай Иванович смотрел на Никиту. Бадейкин улыбнулся:

— Вставайте, Николай Иванович!

— Пора, пора, — согласился Соловьев и поднялся с лежанки. Он придирчиво оглядел небо, но никаких признаков обещанного дождя не приметил.

— Подвели вас, дед, приметы. Хорошее утро! — усмехнулся Соловьев.

— Приметы верные, — не сдавался дед Матвей и поднял кверху голову, словно внюхиваясь в ядреный воздух. — А за лодкой смотреть надо, милый человек. Рассохлась лодка-то и не смолена.

— Дедушка Матвей, а ты возьми нас с собой, веселее будет, — попросил Никита.

Старик критически осмотрел Никиту и сплюнул:

— С тобой только и рыбачить. Спокойно минуты не просидишь, как сорока на колу вертишься. А рыба, она спокой любит.

Сборы были недолги. Когда пришло время плыть, старик смилостивился и разрешил Соловьеву сесть в свою лодку.

Никита постоял в раздумье. Ехать с дедом, значит, и в самом деле придется сидеть истуканом. Но ехать хотелось: никто лучше деда Матвея не знал рыбных мест. И там, где он бросит якорь, вторую лодку и на сто метров к своей не подпустит.

— Какого лешего ты топчешься, как петух? — сердито спросил старик. Никита прыгнул в лодку. Она сильно качнулась. Дед чертыхнулся. Соловьев улыбнулся Бадейкину.

Лодка отчалила. Греб дед. Вторым веслом грести не разрешил.

Озеро спало. Дремали камыши и деревья. Казалось, спит и рыба. Дед Матвей вел лодку почти без всплесков. Прищурившись, он смотрел вперед и тихо посапывал. Он-то знает, когда надо выезжать.

Всякий раз, когда Соловьев приезжал на рыбалку, им овладевало удивительно неспокойное чувство. Оно особенно сильно охватывало Николая Ивановича, когда до рыбалки оставались считанные минуты. Сколько тогда появлялось нетерпения!

Нетерпение овладело и Бадейкиным. Он скрывал его с трудом, то и дело всматриваясь в темную воду. Зато дед Матвей был непроницаем, хотя Николай Иванович отлично понимал, что у старика на душе творилось то же самое.

И вот, наконец, встали на якорь.

Рыбалка!

Немудреное это занятие и нехитрая снасть для него нужна, а вот поди-ка ты: волшебное действие производит она на человека! Ты торопишься распустить леску, ибо все время считаешь, что где-то поблизости бродят косяки окуней и чебаков. Опоздай на минуту — и уйдут они в таинственные озерные пучины. Ты накалываешь на крючок червяка и бросаешь в воду. Так снаряжаешь и вторую и третью удочки, и если бы можно было снарядить десять, не задерживаясь, снарядил бы и десять. Отвесно спускаются с конца удилищ три светлых сатурновых лески. Отныне они для тебя все. Вот у соседа шелохнулась одна из струнок и натянулась. А сосед, с видом факира, совершающего таинство, медленно, однако с внутренним трепетом, протягивает к удилищу руку и молниеносно выбрасывает из воды в лодку золотистого окуня. У тебя же попрежнему тишина, а на сердце скребут кошки. Когда же клюнет и у тебя? Но вот еле заметно дрогнула средняя леска и с силой натянулась, даже удилище дрогнуло и чуть не упало в воду. Ты хватаешь его и тянешь на себя. Трудно! А сосед шепчет:

— Не дергай! Да не дергай же, чорт побери! Подводи, подводи! Вот так!