Семья Ладейщиковых

Она знала это: расточные резцы очень неудачной конструкции, часто ломались. Тоне и раньше приходила мысль: надо что-то делать! И все откладывала. А теперь она принялась за дело. Поговорила с Кочневым, начальником цеха, с токарями. Понемногу стало ясно, в каком направлении устремить поиски. Это дело увлекло, и Тоня отдавала ему свободные часы.

В этот вечер Петр принес подшивку «Огонька» и, примостившись на кушетке, смотрел картинки. Когда кончил, подошел к Тоне, заглянул через ее плечо на чертеж и сказал:

— Уже полночь, Тоня. Давай спать.

Она устало откинулась на спинку стула, на минуту закрыла глаза, потом повернулась к Петру и проговорила:

— Бьюсь, бьюсь над этим несчастным резцом и ничегошеньки у меня не выходит. Взгляни, — она взяла в руки кальку, — можно было бы эту сторону свести на конус…

— Э, — отмахнулся Петр. — Конус-синус и прочее в этом роде. Какое это имеет отношение к тому, что я хочу спать?

Тоня обиделась. Она хотела, чтобы Петр знал, как трудны ее поиски и какое это интересное дело — что-то искать и находить. Она хотела рассказать ему, с каким нетерпением ожидают в цехе новый резец и как обрадуются токари, если ей удастся найти удачную конструкцию.

Но Петр остался равнодушным. Тоня высказала ему это. Он не ожидал ее упреков, выслушал их с виноватым видом, чуточку склонив голову набок. Когда Тоня умолкла, Петр обнял ее за плечи и сказал:

— Сразу и обиделась. Я действительно спать хочу. А потом: я бы все равно ничего не понял.

— Неправда, — возразила Тоня. — Ты, если захочешь, все поймешь, все сделаешь. Ведь разобрал же в прошлый раз приемник по винтику, исправил — сложная вещь, а захотел и сделал.

— Ну, ладно, хватит.

От этого разговора на душе у Тони остался горький осадок, появилось чувство неудовлетворенности. За последнее время она стала замечать, что интересы Петра сузились. Теперь он уже не загорался каким-нибудь увлекательным делом. Бывало они читали вместе новые книги, делились мнениями, которые зачастую резко расходились, и бурно спорили. Она очень любила такие вечера. Прошлым летом Петр завел себе мотоцикл, что-то переделывал в нем, переставлял, советовался с Тоней и шутил:

— Замечательно, когда дома есть свой инженер.

Потом он купил приемник, пристроил к нему проигрыватель, накупил литературы по радиотехнике. Тоня с улыбкой качала головой, дивясь непостоянству его увлечений, и радовалась, что Петр так просто и на лету усваивает сущность любого дела.

А сейчас Петр охладел ко всему, все интересы его как-то сосредоточились на мелочных взаимоотношениях между сотрудниками кинотеатра. И именно эта мелочность раздражала Тоню. Петр стал приходить домой задумчивым. Поужинав, ложился на кушетку и молчал. Иногда непроизвольно высказывал отрывки своих дум вслух:

— Все-таки наглец! Учить меня будет, а у самого молоко на губах не обсохло.

— О ком это ты? — спрашивала Тоня.

— Да один мальчишка, Никифоров, киномехаником решил меня сделать, — усмехался Петр.

Тоня подсаживалась к нему, пытаясь отвлечь его от невеселых размышлений.

Он вступал в разговор неохотно, а другой раз просто поднимался и говорил:

— Пожалуй, и спать пора. Устал что-то сегодня.

Как-то Петр пришел домой позднее обычного и сильно выпивши. Он с трудом снял пальто. Она наблюдала за ним молча, а потом пожурила. Петр виновато улыбался, не оправдывался, лишь твердил, что она чудесная, прекрасная, а он свинья. Эта исповедь рассмешила ее. Однако так стало повторяться часто. Они начали ссориться. Наутро Топя спрашивала, что с ним случилось. Петр отмалчивался или недовольно отвечал:

— Не придавай значения пустякам. Выпил, ну и что из этого? Встретил друзей — вот и вся история.

— Слишком часто ты их стал встречать. И что-то не нравятся мне твои друзья.

— Хватит. Мне надоело это слушать.

Совсем недавно, кажется, в мае, Петр привел домой товарища, который отрекомендовался Сергеем Мамкиным. Он не понравился Тоне с первого взгляда. Было в нем что-то пронырливое, блудливое. Юркий, маленький, остроносый, с челкой на лбу, он наговорил Тоне кучу любезностей и сразу же заявил, как бы оправдывая свое посещение, что Петр Алексеевич это такой человек, словом, таких мало — золотая душа!

Тоня недовольно взглянула на Петра, ожидая, что он рассердится на это откровенное подхалимство. Но Петр, улыбаясь, покачал головой и сказал:

— Это ты, Мамкин, ни к чему говоришь.

— А когда я пустое говорю? Когда? — и, прищурившись, выжидательно поглядел на Петра. Тот отвел взгляд и обратился к Тоне:

— Ты нам собери что-нибудь закусить.

С чувством отчуждения собрала на стол. Она подумала о том, что, хотя этот человек и неприятен ей, но он сослуживец мужа и пока ничего плохого она о нем сказать не может и, стало быть, надо его принять.

Разговор за столом велся непринужденно и больше о служебных делах. Тоня сидела у печки, читала и прислушивалась к разговору. Снова волна неприязни поднялась в ней, когда она слышала, как Мамкин перемывал косточки своим сослуживцам. Он требовал незамедлительно уволить какую-то Марью. Когда Петр попытался возразить, Мамкин удивился и заявил: