Семья Машбер

Тогда он увидел, как из раскрытых врат уцелевшего собора вышел Назареянин — в точности такой, каким его обычно рисуют, — с непокрытой головой, в длиннополом одеянии, босой — как пастух. И действительно, впереди него было стадо — большое стадо. Сначала Михлу показалось, что это стадо овец, но потом он увидел, что это люди, много, много людей… И только он, Михл, стоит в стороне; он почувствовал себя очень одиноким, захотелось пристать к этим людям, неудержимо потянуло к ним, да к тому же кто-то из толпы подмигнул ему, словно приглашая встать в их ряды. И тогда он подошел ближе. Но в этот момент ему почему-то представилось, что он собака, бегущая впереди стада, обыкновенная пастушья собака, с черным пятном на морде.

Собака бежит и кричит:

— Дорогу, дорогу Святому Пастырю и его верной пастве…

Михл рассказывал об этом и плакал, слезы текли по щекам и бороде. Лузи тоже потерял спокойствие. Он стремительно поднялся со своего места, несколько раз прошагал до восточной стены. Михл продолжал стоять у пюпитра. Потом Лузи вернулся на свое место, где он как исповедник должен был стоять. Он не ожидал такой исповеди, удивление и растерянность застыли у него на лице, он пожимал плечами и невнятно бормотал:

— Так, так, вот, значит, бывают какие сны…

А Михл продолжал… Увидев себя собакой, бегущей впереди стада, он испугался. И в этот момент книга, которую он, задремав, держал в руках, упала на землю. Он проснулся и понял, где находится. Тут открылась дверь склепа, и на пороге появился шамес, который обычно рано утром приходит на кладбище и остается здесь до вечера. Когда он утром заставал на могиле цадика кого-нибудь из членов общины, он с руганью выгонял его. И Михл, не успев опомниться от приснившегося ему сна, побрел прочь, испытывая стыд и боль.

Выйдя из каменного склепа и увидев, что день давно настал, Михл обошел склеп и повернулся лицом к глухой стене синагоги с таким чувством, как если бы он собирался навсегда остаться здесь. Люди проходили мимо, он их не замечал. Не замечал он и протекавшего времени. И только когда дома у него собрались ученики и жена, знавшая, где он находится, пришла его звать, он очнулся.

По сей день, продолжал Михл дальше, он не может освободиться от видений той ночи. Он часто лежит до утра, не смыкая глаз. А порой ему по ночам снятся такие безобразия, что потом трудно день пережить. Чудится, что на стенах и в воздухе, на потолке появляется всяческая нечисть и черти — то тихие, крадущиеся, то шумные, то трезвые, то пьяные и разгульные, будто на свадьбу собравшиеся, с песнями, с музыкой, с плясками… И он чувствует, что его что-то связывает с этой ужасной компанией, они по праву посещают его дом и требуют, чтобы он пошел вместе с ними и принял участие в их веселье.

Он плюет им вслед, но это не помогает, он произносит заклинания, а они делают свое — приходят и уходят. И одного только требуют от него — чтобы он богохульничал, если не действием, то словом, если не словом, то хотя бы наблюдал, как богохульствуют они. Но бывает и так, что они являются со священными свитками Торы, развертывают их и при нем творят такие мерзости, что горе глазам, которым приходится видеть это. Когда-то так святотатствовал злодей Тит и прочие злодеи в другие времена…

Мучительные видения выматывают его силы, по целым дням он не может прийти в себя, не может найти покоя. Он не знает, что делает, не понимает, о чем говорят, и часто из-за этого пропускает занятия с учениками. Не может он видеть священных книг, и тянет его к тем дерзким книгам, изучая которые можно и в самом деле утратить веру…

Больше Михл говорить не мог, он умолк и смотрел на Лузи, словно тот должен был вынести ему приговор и определить его дальнейшую жизнь. А Лузи думал, что он еще что-нибудь добавит… Но, поняв, что Михлу больше нечего сказать, Лузи поднял глаза и смерил Михла взглядом, как будто окончательно убедился в том, о чем думал все время, слушая эту исповедь, — что перед ним человек надломленный, страдающий неизлечимым недугом, что такие люди обычно плохо кончают и что на таких полагаться нельзя, так как они сами себе в тягость.

Так думал Лузи, но, конечно, вслух он этого не сказал, а сказал, что подобает в случаях, когда хотят утешить, успокоить, снять камень с души. У Лузи для этого было достаточно знаний и опыта. И, наблюдая за их беседой, не слыша слов Лузи, а только глядя на Михла, можно было видеть, как постепенно прояснялось лицо страдальца, светлели его темные янтарные глаза, разглаживались морщины. Лузи понял его состояние и, словно свалившемуся в бездну, подал руку помощи.

В синагоге в это время никого, кроме Лузи и Михла, не было. Свисавшая с потолка лампа тускло освещала их фигуры; один сидел, а другой стоял перед ним с лицом мрачным и тоскливым. После слов Лузи лицо Михла просветлело, а Лузи стал мрачен, как будто они поменялись ролями.