Семья Мускат

— Потерял, говоришь? По Фрейду, это подсознательное стремление высвободиться из брачных уз. На твоем месте я не был бы столь безмятежен. Адаса — женщина еще весьма привлекательная.

Аса-Гешл покраснел.

— Не болтай ерунду, Герц, — сказал он.

— Как знать, как знать. Будем надеяться, что ей не надоест вся эта вакханалия. — И он, прощаясь, махнул рукой. — Au revoir. Оставляю тебя в обществе сей обворожительной особы.

Яновер поклонился, щелкнул каблуками, послал брюнетке воздушный поцелуй, развернулся на своих коротких ножках и поспешил прочь.

— Бедняга, — обронила Барбара, — он совершенно не умеет пить.

— Может, взять вам что-нибудь?

— Нет, благодарю. Не хочется.

— Вы и в самом деле бывали на лекциях Бергсона?

— Да, но всего на нескольких.

— И долго вы жили во Франции?

— Пять лет.

— Изучали философию?

— Моя специальность — французская литература. А вы, насколько я понимаю, — профессор в теологической семинарии.

— Всего лишь преподаватель.

— Никогда не встречала семинаристов-евреев. Скажите, они одеваются, как раввины? Носят пейсы?

— Вовсе нет. Одеваются они по-европейски. Как все.

— Странно. Разве они не ортодоксальные евреи?

— По-настоящему ортодоксальные евреи учатся в ешивах.

— Да-да, вспомнила. Мой собственный отец ходил в ешиву.

— Ваш отец раввин?

Девушка улыбнулась, обнажив длинные зубы:

— Пастор.

— В самом деле? — Аса-Гешл не скрывал своего удивления. — Где же?

— Здесь, в Варшаве.

— В какой церкви?

— В евангелической. У них часовня на Крулевской улице.

— Стало быть, вы христианка? — предположил Аса-Гешл.

— Я приняла христианство, когда мне было четыре года.

Последовала долгая пауза. Аса-Гешл вспомнил, что Герц Яновер когда-то рассказывал ему про какого-то выкреста, Фишелзона, бывшего раввина в Талмудическом братстве, автора пары книг. Сидящая рядом девушка опустила меж тем головку и рассматривала свои ухоженные руки.

— Господин Яновер, — сказала она, прерывая молчание, — бывал у нас дома. Одно время отец хотел, чтобы я учила иврит. Господин Яновер давал мне уроки.

— И выучили?

— Увы, совсем немного. Вместо того чтобы заниматься, мы все время болтали. Про вас я знаю давно, с раннего детства. Как вы сбежали из местечка, как приехали в Варшаву — всю вашу историю.

— Неужели?

— Он даже рассказывал мне, что вы пишете книгу.

Аса-Гешл прикусил губу.

— Не книгу, — пояснил он. — Диссертацию. Я так ее и не закончил.

— Сколько помню, вы предложили создать исследовательский центр для проведения экспериментов по определению чистого счастья. Помню, эта тема меня тогда очень заинтересовала.

— Я уж и сам про нее забыл.

— Весь вопрос в том, где такой центр может быть создан. Разве что в вакууме.

— Почему же в вакууме?

— Потому что любое конкретное место будет обязательно зависеть от окружающих общественных норм и, разумеется, идеологических представлений, которые…

— Вы, я вижу, марксистка. Я, собственно, никогда не говорил о чистом счастье.

— Философы вообще любят все «чистое». Чистый разум, чистое счастье, чистая мораль. Кстати, вы танцуете?

— К сожалению, нет.

— У вас есть сигареты?

— Простите, не курю.

— Что же вы в таком случае делаете?

— Тревожусь.

— Что ж, дело хорошее. А пока вы пребываете в тревоге, мир становится добычей таких, как Муссолини, Пилсудские, Макдональды.

— Пусть этот мир катится ко всем чертям.

Пани Барбара хмыкнула:

— Вы, я смотрю, декадент, а? Все симптомы налицо. Пойдемте со мной. Хочется посмотреть, как танцуют.

Они встали. Из-за буфетной стойки выскочила официантка и бросилась за ними. Аса-Гешл забыл заплатить за пиво.

4

Пока Аса-Гешл и Барбара добирались до танцевального зала, музыка смолкла, однако танцплощадка была по-прежнему забита до отказа. Танцующие стояли парами и не сводили глаз со сцены. Представление продолжалось. Великан демонстрировал свою силу: ломал цепи, гнул железные прутья, подставлял голую грудь под удары молотком, которые наносил ему какой-то юнец. Силача сменил маг, маленький человечек в блузе и в шейном платке. Что-то тараторя тоненьким голоском, он стал махать платком над стаканом, свечой и какими-то монетами. Из глубины зала разобрать, что он говорит, было сложно. Когда сеанс магии подошел к концу, на сцену вынесли стулья для членов жюри конкурса красоты. Абрама среди них почему-то не было. Аса-Гешл огляделся по сторонам, нет ли поблизости Адасы, или Маши, или Гины, но вокруг мелькали лишь незнакомые лица.

Пани Барбара скорчила гримасу.

— Здесь вся улица Налевки, — сказала она.

— У жителей Налевки такое же право на существование, как и у всех остальных.

— Не спорю. — Она открыла сумочку, достала зеркальце и пудреницу. — Настроение у вас, по-моему, неважное, — сказала она. — Как ни странно, когда я хожу на балы, особенно на балы еврейские, у меня тоже портится настроение.

— Отчего же в таком случае вы не ходите на польские балы?

По ее лицу пробежала тень.