Семья Мускат

— К пану Качинскому.

Полицейский аккуратно взял Герца Яновера за локоть и отвел в чистенькую, только что отремонтированную комнатку с книжным шкафом, диваном, плетеными стульями и письменным столом, покрытым зеленым сукном, на котором одиноко лежал лист бумаги. За столом сидел молодой человек лет тридцати, подтянутый, чисто выбритый, его светлые волосы были зачесаны назад и обнажали высокий лоб интеллектуала. Был он в свободно сидящем зеленом френче, без знаков отличия, с высоким, застегнутым на все пуговицы воротом. Трудно было сказать, кто он — военный или штатский. Сидел молодой человек с серьезным и в то же время каким-то расслабленным видом человека, который освободил себя от всех мирских забот.

— Пан Яновер? Присаживайтесь.

— Очень признателен.

— Курите?

— Благодарю.

— Прошу. Может, стакан чаю?

Глаза Герца Яновера увлажнились.

— Нет… да… спасибо. Благодарю от всего сердца.

— Стах, чаю.

Полицейский щелкнул каблуками, повернулся и вышел. Качинский чиркнул спичкой и поднес ее к папиросе, которую Яновер вставил в рот, однако закурить, как он не тянул в себя воздух, не получалось. Спичка догорела почти до самого конца, до кончиков пальцев Качинского. На лбу у Яновера выступили капельки пота. Он еще раз, причмокивая губами, втянул в себя воздух — и наконец выпустил густой клуб дыма.

— Простите, нервы.

— Бога ради.

Бесцветные глаза Качинского шарили по лицу Яновера. Взгляд ежесекундно менялся: то делался мягким, то испытующим. Казалось, он тщательно взвешивает каждое произнесенное им слово.

— Господин Яновер, просим нас извинить за этот инцидент. Вы стали жертвой досадного стечения обстоятельств.

Герц с огромным трудом сдерживал слезы.

— Я очень рад, что истина, несмотря ни на что, восторжествовала, — выдавил из себя он. — Я боялся, что… — Он осекся.

— Кое-кто за вас вступился, — продолжал Качинский. — Один из самых блестящих людей новой Польши. Ян Зажиций.

— Что вы говорите? Очень благородно с его стороны. С полковником я познакомился, когда он только еще начинал… в мастерской на Свентокшиской улице.

— Да-да, я в курсе. Очень сожалею, что вы вынуждены пускать таких жильцов, как Бройде и все прочие.

— Я много раз предупреждал жену. Если б не нужда…

— Естественно. И все же лучше быть настороже… Полиция, сами знаете, редко вникает в суть, и, если находит в доме запрещенную литературу, — страдают все.

— Да, прекрасно вас понимаю. Буду теперь следить, чтобы впредь ничего подобного не произошло.

— Вот и прекрасно. Вчера вечером полковник сюда заезжал. Просил за вас. Мы с ним целый час проговорили. Сообщил мне немало любопытного. Еврейскую жизнь он знает досконально.

Дверь приоткрылась, и на пороге, со стаканом чая в руке, выросла та самая секретарша, которая бегала по комнате со свечой в банке. Из стакана торчала ложечка, на блюдце лежал кусочек сахара — один-единственный. Качинский улыбнулся:

— Пани Ядзя, отчего вы всегда наливаете не полный стакан?

Секретарша бросила на Яновера угрюмый взгляд:

— Расплескался.

— На кипятке, пани Ядзя, только старухи экономят.

Девушка ничего не ответила и вышла, громко стуча каблуками. Лицо Качинского вновь сделалось серьезным.

— Пейте, пожалуйста, чай, господин Яновер. Скажите, что за человек Аса-Гешл Баннет? Вы ведь с ним знакомы, не так ли?

— И очень хорошо знаком. Он мой близкий друг. Преподает в женской гимназии Хавацелет. Одно время был связан с Теологической семинарией.

— Он не красный?

— Боже упаси. У него своя жизненная философия. По его мнению, все социальные проблемы можно решить посредством контроля за рождаемостью. На мой взгляд, он придает этим вопросам слишком большое значение.

— Вот оно что. Очень интересно. Мне докладывали, что он связан с одной коммунисткой, некоей Барбарой Фишелзон, обращенной еврейкой.

— Ее я тоже знаю. Я бы не назвал ее коммунисткой.

— А кем бы вы ее назвали?

— Скорее, пикейным жилетом. Либерально мыслящей дамочкой. Спутницей жизни. Если ей чего-то в жизни и не хватает, то, простите, — мужчины.

— Очень может быть, господин Яновер. Очень бы хотелось поговорить с вами один на один, как мужчина с мужчиной, безотносительно от моих официальных обязанностей.

— С превеликим удовольствием.

— Господин Яновер, процент евреев среди коммунистов поразительно велик. Еврейским интеллектуалам об этом известно? Что они по этому поводу думают?

— Происходит это потому, что евреи оказались в крайне неблагоприятной ситуации. Мы лишены права устраиваться на государственную службу, идти на заводы и фабрики. Без антисемитизма не было бы коммунизма.

— Допустим. И все-таки скажите, еврейские лидеры отдают себе отчет в том, что из-за коммунистических взглядов, распространенных среди евреев, антиеврейские настроения растут в десятки, если не в сотни раз?

— Да, мы тоже это понимаем. Возникает своего рода порочный круг.

— Господин Яновер, не хочу вас пугать, но ситуация критическая. Сегодня евреи являются рассадниками большевизма по всему свету. Я не преувеличиваю. И из-за этого самое существование еврейской нации находится под угрозой.