Семья Мускат

Прошло два дня, а в семье никто не знал, что с ним произошло. Лея была в Отвоцке, в пансионе. Только на третий день полиции удалось выяснить, что у покойника с американским паспортом есть сын, Монек Берман. В морг пришли Монек, Иппе и Шоша. Шоше Шимон спускаться в прозекторскую не разрешил — она была беременна, и Монек и Иппе пошли без нее. В нос ударил резкий запах формалина. На крытых жестью столах под мешковиной лежали трупы. Санитар, хромой старик с шишкой на лбу, приподнял мешковину с одного из распростертых тел. Это был Копл — и это был не Копл. Лицо его как-то странно осунулось и пожелтело, приобрело какой-то пергаментный оттенок. Уши стали белые. Нос торчал, как клюв у птицы. Искусственная челюсть выпала. Открытый, ввалившийся рот похож был на зияющую пещеру. В углах глаз пряталось подобие улыбки. Мертвец словно бубнил себе под нос: «Вот оно, оказывается, как… Надо же…» Иппе зарыдала и вцепилась Монеку в локоть. Монек поднял мертвецу веко. Зрачок неподвижно смотрел куда-то в пространство.

Спустя несколько часов в Варшаву примчалась Лея. Обе семьи, Мускаты и Берманы, занялись организацией похорон. Пиня отправился в общинный дом договориться о погребении. Все это время Лея, не двигаясь, сидела у него на кухне. Она не плакала — сидела и ломала руки. Все было одной сплошной ошибкой — и развод с Мойше-Габриэлом, и брак с Коплом, и то, как она его пилила и стыдила вместо того, чтобы образумить и поддержать. Чего теперь говорить — раньше надо было думать. Раньше.

У дверей католической больницы собралась еврейская похоронная процессия. Гои останавливались, с любопытством поглядывали на странное зрелище. Подошли плакальщики, друзья. Явилась и госпожа Крупник: она надрывно рыдала и громко сморкалась. Были и дочки Оксенбургов, Регина и Жиля. Нюня на современный лад поддерживал под локоть Лею. Мотя Рыжий и Леон Коробейник стояли молча, вперившись в пустоту. Лотти все время протирала стекла очков. Ребе Аарон на Прагу не приехал; сказал, что придет прямо на кладбище. Среди плакальщиков была седая женщина со смуглым, плоским лицом и калмыцкими глазами. Лея ее узнала. То была Маня, состарившаяся служанка Мешулама Муската. Но вот как Мане стало известно про смерть Копла, оставалось для Леи загадкой.

Глава одиннадцатая

Договор между Гитлером и Сталиным был единодушно воспринят как начало войны. Асе-Гешлу, однако, по-прежнему не верилось, что военные действия начнутся в ближайшие дни. В это время он жил с Барбарой в деревне под Бабьей Гурой, между Закопане и Краковым. Газет в этой глуши было не достать, радиоприемники имелись тоже далеко не у всех. И Аса-Гешл, и Барбара придерживались мнения, что деревня под Краковом — место самое безопасное. Аса-Гешл послал Адасе денег и в ответ получил письмо; в Варшаве, писала Адаса, копают траншеи, по ночам в городе затемнение, а вот в Шрудборове ничего не меняется. Умер управляющий Мускатов Копл; тетя Лея и Маша сразу после еврейского Нового года уезжают в Америку; Лотти со своим братом Аароном собираются в Палестину. Все они передают ему привет.

В среду утром Аса-Гешл и Барбара поехали в Закопане, из Закопане на автобусе — на Морске Око, а оттуда пешком — в Чарныстав. Ночь они провели в сельской гостинице. На другой стороне границы, в Чехословакии, стояли нацистские орды, но от Польши их отделяли горы, и опасность вторжения была невелика. На следующий день они вернулись в свою деревню у подножья Бабьей Гуры. Выдался теплый осенний день, крестьяне мололи пшеницу. Невеста с двумя подружками в вышитых платьях ходили из избы в избу и, низко кланяясь у дверей, приглашали соседей на свадьбу. Одновременно игралась и еще одна свадьба, и перед церковью стояло несколько украшенных цветами повозок. Лошадиные оглобли были увиты ветками. Деревенские парни в вышитых рубахах с красными и зелеными перьями на шляпах играли на скрипках, барабанах, тамбуринах. Остальные распевали народные мелодии. В полях за деревней старухи копали картошку. Воздух был так чист и прозрачен, что казалось: протяни руку — и коснешься далекой горы; среди темных скал вились, словно прочерченные толстым карандашом, горные тропки.

Крестьянка, у которой они остановились, накормила их на ужин брусникой со сливками. Барбара вскипятила воды в котле и вымыла голову. Аса-Гешл вышел во двор и лег в подвешенный между двух деревьев гамак. Напротив, в дальнем конце двора, на крутом, подобно крепости, возвышении, выстроились сосны — издали они напоминали воинов в зеленых мундирах. Низкое вечернее солнце нависло над головой, будто лампа под красным абажуром. Поднимавшийся над горными расщелинами туман приобрел кровавый оттенок. Над скалой парил сокол. В тишине слышно было, как глухо хлопают его крылья.