Семья Мускат

— Тогда прощай. И да поможет тебе Господь.

— Прощай, Барбара. И прости меня.

— Не вижу смысла оставаться под нацистами.

— Вся моя семья остается. Мне все равно. Хочу умереть.

Барбара прожгла его недобрым взглядом:

— Может, ты и прав, но я пока сдаваться не собираюсь. Куда ты сейчас?

— Хочу повидать Герца Яновера.

— Зачем? Ладно, я с тобой. Мне по дороге.

Свентоерская лежала в руинах: сорванные крыши, поваленные трубы, рухнувшие стены, висящие окна и балконы. У ограды Сада Красинских Аса-Гешл увидел Герца Яновера: волосы и бакенбарды седые, рубашка на груди расстегнута, бархатная куртка, на ногах сандалии. Как видно, он кого-то ждал; его темные глаза были устремлены в пространство. Аса-Гешл произнес его имя. Герц Яновер вздрогнул, повернулся и кинулся к Асе-Гешлу и Барбаре с распростертыми объятиями.

— «Не надеялся я видеть твое лице», — процитировал он из Библии[22].

— Почему ты стоишь здесь, на улице? Где Гина?

— Гина, ко всем прочим бедам, слегла с воспалением легких. Жду врача. Обещал быть. Должен был приехать уже пару часов назад. А ты… я уж решил, что тебе удалось бежать.

Герц Яновер разрыдался. Вынул желтый носовой платок и высморкался. Смутился, прячет глаза.

— Нет у меня больше сил, — извиняющимся голосом проговорил он. А потом, подумав с минуту, сказал по-польски: — Мессия грядет.

Аса-Гешл с изумлением посмотрел на него:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мессия — это смерть. В этом все дело.

Разделенный город Варшава Исаака Башевиса Зингера

Свои газетные и журнальные статьи Исаак Башевис Зингер имел обыкновение подписывать псевдонимом И. Варшавский, подчеркивая тесную связь с городом, который он навсегда покинул в 1935 году. В те времена население Варшавы на треть состояло из евреев, но, когда писатель работал над романом «Семья Мускат» (конец сороковых годов), варшавская еврейская община, целая еврейская цивилизация уже была стерта нацистами с лица земли. В этом романе автор задумал возродить из небытия навсегда исчезнувший город, изобразить Варшаву в том, довоенном, первозданном виде. Это намерение было недвусмысленно выражено Зингером в беседе с литературным критиком Ирвингом Хау. На вопрос собеседника, справедливо ли утверждение, что Зингер писал «Семью Мускат», погрузив себя в некую искусственную или иллюзорную среду — «как если бы никаких ужасающих событий в истории еврейского народа последних десятилетий не происходило», — писатель ответил: «Именно так обстояло дело. Известный немецкий философ Ганс Файхингер написал книгу, озаглавленную «Философия „как если бы“», в которой утверждает, что все мы обычно ведем себя, следуя этому принципу. Каждый человек полагает, что его жизнь продолжится. Он живет так, как если бы ему не суждено умереть. Поэтому я не стал бы называть свой подход „искусственным“ — он вполне естествен и благотворен. Что бы ни случилось, следует продолжать жить — и писать».

Поскольку Зингер признал, что в основе его книги лежит сознательно поддерживаемая иллюзия, Ирвинг Хау сделал вывод, что автор романа пишет о коллизиях в мире благочестивых евреев и общинных традиций, как если бы этот мир не обратился в пепел. Однако это — лишь половина правды. Ведь осведомленность об истинной судьбе этого мира, о его полном уничтожении, воздействует не только на процесс создания романа, но и на его восприятие читателем. В художественную реконструкцию довоенной Варшавы вторгается трагическая ретроспектива. С особенной ясностью это проявилось в тексте, который был помещен на обложке дешевого издания романа с целью пробудить интерес покупателя к книге: «Перед вами кровавая семейная сага о жизни евреев в Варшавском гетто с начала века до наступления гитлеровского террора». При этом действие романа заканчивается ранней осенью 1939 года, то есть еще до выхода приказа, согласно которому Варшавское гетто было образовано. Таким образом, для продвижения книги на рынок издатель даже использует неточные временные ориентиры, надеясь усилить воздействие трагических обстоятельств истории, которые любой читатель неизбежно свяжет со страницами романа.