Семья. О генеалогии, отцовстве и любви

Последний раз я говорила с Шарлоттой лет пятнадцать назад, когда умирала мама. Теперь, покончив с вымученными любезностями — она была жива и в здравом уме, — я, заикаясь, перешла к причине звонка. Это был первый, но далеко не последний раз, когда мне пришлось пересказывать историю пожилому, даже очень пожилому человеку, зная, что это может быть для него болезненно и тяжело. В каком возрасте человек становится слишком стар для сюрпризов? Когда человек становится слишком стар, чтобы бередить прошлое, когда лучше оставить тайны прошлого в неприкосновенности?

— Шарл? Вы знали, что у родителей были проблемы, связанные с бесплодием? — осторожно начала я.

— Я знала. У твоей мамы было несколько выкидышей.

— А вы знали, что они лечились у врача в Филадельфии?

— Да. В Филадельфию они ездили много раз, — отвечала Шарлотта. — Твоя мама очень сильно хотела ребенка.

— И вы знали, что я была зачата путем искусственного оплодотворения?

— Да, милая. Я это знала. Да.

Мне больше ничего не оставалось, как выложить ей правду.

— Шарл, я только что узнала, что папа не был моим биологическим отцом, — сказала я.

Прошла секунда, может две. Я представила, как она сидит за кухонным столом в своей квартирке в Нью-Джерси, перед ней кружка с кофе. Ведь было еще утро, хотя мы с Майклом уже пролетели полстраны. «Ну пожалуйста, ну пожалуйста», — мысленно молилась я. Но о чем? И кому?

— Что ты хочешь сказать? — Голос ее дрожал. — Это невозможно.

Невозможно. Я вдруг смогла поглубже вздохнуть. Она ничего не знала.

— Мама вам никогда ничего не говорила? Что-нибудь такое, что могло бы намекнуть на…

— Мама бы обязательно мне рассказала, — ответила Шарлотта. — Она мне все рассказывала.

Тогда я рассказала ей о генетическом исследовании и выложила тот неоспоримый факт, что не состою в родстве с Сюзи, а также упомянула таинственное появление двоюродного брата A. T.

— Думаю, что произошла ошибка. Наверное, пробирки перепутали, — сказала она.

Хотя мне и казалось совершенно неподобающим рассказывать такое человеку за девяносто, я выложила все, что успела узнать о практике смешивания спермы. Я теперь была тем, кто информацию передает, а не получает. Каждое слово давалось с трудом. Пока я говорила, все время следила за Майклом. Он, взяв вещи, двигался к выходу на посадку — не тому, который был нам нужен, если только мы не собирались лететь в Канзас-Сити.

— Ах, Дани. Знаешь, я абсолютно уверена в одном, — прежде чем попрощаться, наконец сказала Шарлотта. — Твой отец — по-прежнему твой отец.

Прошло одиннадцать или двенадцать часов с той минуты, как я и Майкл впервые смотрели на комбинацию цифр — шифр, раскрывающий тайну моего происхождения. Все это время я чувствовала грусть, отчаяние, отчуждение, оцепенение, потрясение, замешательство — в основном замешательство. И кое-что еще: я охотилась. Захватившая меня цель — охота за фактами — не давала разлиться океану более глубоких чувств. Твой отец — по-прежнему твой отец. Слова были сказаны с любовью, чтобы утешить, но я не знала, что теперь значило «мой отец по-прежнему мой отец». Я была в начале пути, который мне предстояло пройти самостоятельно, делая один робкий шаг за другим. Я восприняла ее слова как общее место, как клише, как грубую лесть. Всем сердцем любя отца, я посвятила ему бо́льшую часть своей жизни. Но, говоря чисто медицинским языком, он не был моим отцом. Существовал кто-то другой — безымянный мужчина, то ли живущий, то ли покойный, возможный донор спермы, когда-то учившийся на медицинском в Пенсильванском университете, — и он фактически, биологически был моим отцом. Вот суть дела.

Мы с Майклом шагнули на траволатор. Замерев, мы молча и задумчиво плыли по аэропорту. Люди, кругом люди. Такие же путешественники, как и мы. В противоположном направлении двигалась пожилая пара. Седовласый мужчина восьмидесяти с чем-то лет в плаще. Я улыбнулась ему и поскорее отвела взгляд. Пятьдесят четыре — я еще не слишком стара для сюрпризов. В пятьдесят четыре, если повезет, я проживу еще несколько десятилетий. Удастся ли мне когда-нибудь узнать того, другого мужчину? Смогу ли когда-нибудь снова почувствовать, что мой отец — это мой отец? Будет ли это всегда иметь значение? В голову пришли строчки из стихотворения Делмора Шварца:

Скажи, после нас ведь останется что-то?
Или всего лишь память и фото?
Школа — маяк, что наш путь освещает,
А время — то пламя, где каждый сгорает[20]

.

10