Семья Рубанюк

— Оце добри воякы! — досадливо морщась и потирая ушибленное место, сказал он. — Вже десять часов, а воны вылежуються, сказкы одын одному рассказують…

Гайденко присел на корточки у погасшей печурки, свернул папироску.

— А ну, дэ ваш хворый?

Он долго разглядывал ногу Чепурного, тискал ее, вертел, чертил по коже ногтем.

— Нажив соби, хлопче, биды, — сказал он сумрачно. — Одморозив чи що? Пальни гниють… Треба ризать! А то вся нога пропадэ.

Чепурной, внимательно наблюдавший за фельдшером, с тревогой сказал:

— Ты, браток, только в госпиталь меня не отправляй. Режь тут.

— Цэ легко сказать: «режь».

Гайденко еще раз осмотрел ногу, огорченно крякнул:

— Госпиталь перегружен. Там и положить хлопця никуды… Прыдеться йты за инструментом…

Заметив, как оживился и повеселел Чепурной, он с искренним изумлением сказал:

— Ну й хлопец! Я йому пальцы ризать буду, а вин радие, наче на весилля збираеться… Грийте воду, я за инструментом пиду…

Вернулся он через час, извлек из полушубка склянку с прозрачной жидкостью, металлический ящичек. Приготовив все, приказал:

— Ну, хлопци, идить погуляйтэ. Хтось одын нехаи останэться. В операционной посторонним делать ничого.

Петро кивнул товарищам, чтобы вышли. Он помог Чепурному перебраться ближе к свету.

— Лягай, хлопче, — сказал Гайденко.

— А сидеть можно?

— Краше лежа. Будэ удобней… Спирту трошки выпьешь?

Чепурной не отказался. Опорожнив стаканчик, он запил водой и улыбнулся.

— Полный порядок… Дайте, ребята, закурить…

Положив руку под голову, он затянулся несколько раз подряд и скомандовал Гайденко:

— Давай!.. Петь можно?

— Спивай, тилько не крутысь…

— Ну оцз й всэ, — сказал спустя некоторое время Гайденко, накладывая бинт на ногу. — Порода у цього хлопчины така що пальци новые выростуть…

Перед вечером в землянку зашел проведать оперированного командир бригады.

— Ну, показывайте, где крестник Гайденкин, — сказал он, перешагнув порог.

Командир бригады посидел немного с разведчиками, уходя подарил Чепурному трофейный пистолет и несколько коробок патронов к нему.

— Если этой игрушкой на луну какого-нибудь карателя спровадишь, ему будет лестно, — пошутил он. — Баварского завода штучка…

Пистолет заходил по рукам.

— Эту штуковину он у одного фрицевского капитана забрал, — сказал Митя. — Еще в прошлом году… Мы вместе тогда были…

Митя оживился и, что-то вспомнив, засмеялся.

— Я вот вам скажу, как капитан к фрицам в гости попал.

— Ты лучше про золотого осла, — подсказал Чепурной, протяжно зевнув.

— Они свою казну на осле возили, — обращаясь к Петру, сказал один из партизан. — Как древние… эти… В общем, в Иерусалиме… А ослик во время перестрелки ка-ак припустит к фрицам за сеном…

— У него в балке была копна на примете, — пробормотал Митя. — Я про немцев хочу досказать…

— Ну, давай про немцев…

— Вот, значит, нужно было донесение нести в партизанский район… Он тогда группой командовал… Повел нас… Мороз, снег, метет — ну ничего в лесу не видать… Шли так час, два, позамерзали, сил нет… Глядь, впереди палатки! Стало быть, порядок… Пришли… Мы едва ноги тащим. А он первый туда бегом. Вскакивает в палатку, которая с краю… «Здравствуйте!» — говорит… Присел к печке, руки греет, автомат меж ног поставил… Что такое, молчат все? Глядь… мать честная! Фрицы! — Митя оглядел всех восхищенным взглядом. — Слушайте дальше. Вылупили они глаза: откуда, мол, такой? А один, пошустрей, уже к оружию руку тянет… Ии-э-эх! Как вскочит наш командир, да очередью… Сиганул из палатки, бежит и строчит вокруг. Палаток-то много… С тем ушел. Мы ничего не знаем, а фрицы уже взъерошились. В общем, попали мы в переплет. Постреляли… Вернулись в штаб, докладываем: так и так, погиб командир группы и бумаги с ним. Пожалковали, а он через два дня заявляется. Пакет доставил, все в порядке…

В этот вечер долго вспоминали бойцы один эпизод за другим, выставляя их, главным образом, с комической стороны. Петро смотрел на веселые лица партизан и думал: «Ни от кого из них не услышишь, что трудно».

А ведь партизаны дрались с сильным и хорошо вооруженным врагом. Они мерзли на открытых всем ветрам заставах, голодали, порой питались опавшими ягодами кизила, курили дубовые листья, болели. Но ни у кого не ослабевала ни на мгновенье вера в праздник победы, в то, что гордыми, непокоренными советскими людьми они вернутся в свои освобожденные города и села.

IX

Был март на исходе. С юга все ощутимей доносились запахи недалекой весны, дни становились длиннее и солнечней. С утра в лужицах поблескивали хрупкие льдинки, а к полудню и они таяли. Все чаще в просветах кучевых облаков синело небо, солнце все больше нагревало землю и камни, и тогда прошлогодняя опавшая листва источала сладковато-прогорклый запах, над ущельями и скалами поднимался туман.

Все эти дни Петро Рубанюк чувствовал прилив сил, душевный подъем: он жил мыслью о скором освобождении Крыма.

— Весна в тебе колобродит, — усмехаясь, говорил ему Дмитриевич, недавно вернувшийся с Большой земли, из госпиталя.

— Весна весной, а, честно говоря, надоело уже сидеть в лесу и ждать, пока с Керчи и Перекопа товарищи придут.