Семя скошенных трав (СИ)

— Вот откуда ты такой шут?! С тобой вообще можно говорить серьёзно? Ты хоть понимаешь, что они наделали? И как теперь настроены военные?

Я улыбнулся.

— Я понимаю. Ещё бы мне не понимать. Если бы мои озорники не раззвонили всему свету про эту злосчастную станцию, то сейчас её бы уже и не было, верно? Много ли ей надо? Ресурс-то выработан, и боеприпасов нет. Бац-бац — и в точку. А теперь надо решать, что делать, правда? Не просто геморрой, а прямо-таки полная задница больных зубов, правильно я говорю? Потому что надо выглядеть хорошо, а уничтожить этих несчастных детей после такого фатального геноцида — это уже немножко плохо, да?

Воропаев смотрел на меня мрачно.

— Сам же всё понимаешь…

— Точно — всё? — удивился я. — А мне кажется, что ничего я не понимаю, старый я дурак. Я, например, никак не могу понять, куда делись все остальные дети Шеда. Было бы очень логично отдать их мне, правда? Зачем бельки военным? Но мы ни одного не получили. И от союзников никаких официальных заявлений о детях не слышно, вот ведь удивительное дело! Шедми с детьми не расстаются — среди пленных обязательно оказывались дети или подростки. Взрослые сами умрут, но детей спасут — ты-то знаешь шедми, верно? Так где же эти спасённые?

Воропаев молчал.

Я включил ВИДпроектор и выбрал служебный канал. Вызвал кадры из сохранённой записи.

— Это — наше северное побережье, да? Точные координаты не указали, но можно кое о чём догадаться. Здесь нашли труп девочки-шедми, беременной на пятом месяце. Как она сюда попала, Самуил Георгиевич? Я не спрашиваю, заметь, от чего умерла. Я могу предположить: от чего угодно. Тут абсолютно чуждая ей среда, она могла просто попытаться что-то есть и жестоко отравиться. Но попала-то на наш берег — как?

— Сбежала? — предположил Воропаев.

— Откуда?

— Не представляю, — отрезал он, багровея шеей.

— А среди союзников, — сказал я, закрывая голограмму и открывая другую, — ходят идиотские, но упорные слухи о каких-то небедных штатниках или европейцах, которые пытались сделать из бельков домашних любимцев. Мне даже фотки попадались… что-то вот такое…

— Дурной монтаж какой-то, — буркнул Воропаев, не взглянув.

— И наконец, — сказал я, открывая ещё один кадр. — Ничего не утверждаю. Может, на дамочке и песцовое манто. Или вообще искусственный мех. Но сам факт вот такой имитации…

— Ты уже не знаешь, к чему прицепиться, — сказал Воропаев устало. — К вражеской пропаганде, к слухам каким-то, сплетням… Что за ерунда? Дисциплина есть дисциплина…

— Не знаю, — признался я. — Ничего не могу понять, видно, старею уже. Не понимаю, к чему всё идёт. Не понимаю, почему Оборона не хочет просто отдать нам эту несчастную станцию. Какие там могут быть военные тайны в такое время? И к чему эти ток-шоу, в которых кто-то всё время настаивал на невозможности ассимиляции, на невозможности любого контакта с нашими сиротами… чуть не зоопарк в обсуждениях предлагали. Виварий. Чтобы присмотр военных выглядел на этом фоне гуманнее? Очень, знаешь, показательно, что никто не возмутился, когда об этом зашла речь… Но зачем военным эти ребятишки? И почему мы все должны молчать о них? Что именно должно выглядеть благостно и лепо?

— Шед союзником Земли бы никогда не стал, — сказал Воропаев невпопад. — Самый большой прогресс в отношениях — они бы нас с трудом терпели. Нам надо, чтобы в Галактическом Союзе были выскочки, которых тошнит от людей?

— А! — воскликнул я радостно. — Нам надо, чтобы тошнило ВЕСЬ Галактический Союз! Отличный, отличный план…

— Прекрати кривляться! — рявкнул Воропаев. — Не делай вид, что всё это — игрушки! Шед был врагом Земли, он вёл агрессивную политику, которая привела к войне. Это и Галактический Союз признал. И эти твои… тюленята — угроза нашей безопасности, до сих пор. Или ты уже научил их любить людей?

Я развёл руками:

— Да я бы научил, легко. Мне военные мешают. И руководство. Мы же с тюленями под одним зонтиком ходим — под будущим атомным грибком… Я не прав?

— Помощи от руководства КомКона — не жди, — сообщил Воропаев с отвращением. — Разбирайся сам. Посмотрим, что ты скажешь на Мировом Совете и какими словами им будешь объяснять.

— А я и не буду объяснять, — сказал я. — Я буду спрашивать.

Воропаев вскинулся:

— Вот только посмей! Только посмей вякнуть о каких-нибудь там беременных девчонках и домашних любимцах перед журналистами! Я тебе ответственно заявляю: военные не спустят. Спровоцируешь — хана твоему гадюшнику, так и знай!

— А, вот как, — сказал я задумчиво, свернул ВИДпроектор и принялся крутить его в руках. — Об этом шантаже я, наверное, тоже должен молчать? Как бы теперь ещё уговорить молчать моих мальчиков, которые наш разговор пишут… на орбите… Они же озорники такие, ты знаешь: никогда старших не слушают…