Семя скошенных трав

Ради этого меня прятали в футляре для роботов. Потом был долгий полёт, после которого у меня до сих пор тяжесть в зобу и в желудке, я не очень люблю летать. Что ещё понадобится делать — не представляю.

Но готова на что угодно.

Меня мучают ужасные мысли. Мне мерещится далёкий зов. Я готова на всё и хочу только одного: забрать наших детей отсюда на Океан Второй — и пусть мы будем строить свой новый дом в новом мире.

Пусть нас просто оставят в покое.

Я вспоминаю о «голых на голой земле» — но уже думаю, что это хорошо. Лишь бы подальше от всего этого кошмара. Мы все знаем, как выживать и восстанавливать, мы бы выжили и восстановили свой мир.

Пока я любуюсь миром людей. Он прекрасен. Не похож на Шед; немного похож на Океан Второй, только ещё теплее: воздух здесь как дыхание. Небо высокое, ясное, голубое и прозрачное, как молодой лёд. Океан — синий, как кровь.

Мне кажется, что и здешний океан знает нас.

А люди не знают, что делать.

Я слышу, как Саид продолжает обсуждать положение с очень красивой человеческой женщиной. Женщина тёмная, как нерпа, тёмная, округлая и гладкая, и глаза у неё, как у нерпы, громадные, выпуклые и блестящие, а роскошная грива заплетена в косички. Мне очень приятно смотреть на неё, но нестерпимо слушать.

— Сильвия, дорогая, — говорит Саид, — огласка может очень сильно повредить.

— Мы могли бы вызвать огромный общественный резонанс, — возражает Сильвия-нерпа, а я пытаюсь понять, как это. — Привлечь внимание общества, — продолжает она. — Вызвать негодование. Потребовать виновных к ответу за военные преступления…

Саид вздыхает, как грустный дельфин. Саид мне нравится: он спокойный, спокойный и добрый. Он нравится мне больше всех людей на судне.

— Все журналисты одинаковы, — говорит Саид печально. — Ты рассуждаешь практически так же, как наша Вера… и не учитываешь, что время работает против нас и против детей. Мы устроим газетную полемику, а детей спрячут подальше и будут ужасно удивляться: ах, какие доверчивые журналисты, приняли за чистую монету русскую провокацию…

— У нас правовое государство, — возражает Сильвия. — Все отношения между людьми регулирует закон. И если военные нарушают закон — необходимо сообщить об этом и обществу, и представителям власти. Я ведь выслушала твоих друзей, Саид… они и сами рассуждают, как инопланетяне. Бобби, ты всерьёз думаешь, что нам нужно, как в голливудском фильме, организовывать штурм этой базы, похищать детей шедми… это же безумие! Смертельное безумие!

Бобби я называю про себя серой акулой: он пилот, он похож на наших бойцов. Его глаз сгорел вместе с частью лица; барракуды восстановили ему лицо и его зрение, но на белой коже заметна тонкая тёмная граница ожога, как трещина, а глаза разные: восстановленный — намного светлее.

Бобби смотрит на Сильвию разными глазами, его лицо морщится, как от боли.

— Мы же тебе показывали фильм! — говорит он хмуро. — Если хочешь, можешь крутануть его по каналам VID-USA после нашей операции. Посмотришь, как общество его примет.

— Кажется, вы слишком плохо думаете о людях, — горячо возражает Сильвия. — Они не знают, но они не жестоки! Их внимание можно привлечь к любой серьёзной проблеме, и когда они её осознают, будет общественное негодование, возможно, протесты. Да, этот фильм необходимо показать! Только таким путём мы сможем что-то в корне изменить.

— Угу, — мычит Бобби. — К расовым проблемам начали привлекать внимание ещё наши прадеды… и ведь до сих пор есть с чем бороться, верно? Ну что ж, давайте привлекать внимание к проблеме бельков. Наши правнуки, быть может, добьются официальных санкций против подонков, которым и правнуки не понадобятся — они преспокойно доживут и сами. Люди хотят жить, Сильвия! И ради того, чтобы продлить жизнь лет на сто — двести, а может, и больше, они уж найдут управу и на информацию, и на протесты.

Я молчу и смотрю на океан. Я всё это уже слышала.

Я согласна с Бобби и его товарищами. Я хочу сказать об этом, но вдруг призрачный звук, низкий и нежный, как песня кита, толкает меня в сердце.

Я не могу ни с чем его перепутать!

Я настраиваю пеленгатор воспитателя с острова Круглый-Тёплый. Тщательно. И снова слышу! Снова! Разбираю сигнал на части, слышу чётко, понимаю!

— Саид! — кричу я, как рыболов весной. — Я слышу детей! Наших детей!

Бойцы качают головами, но Саид резко оборачивается ко мне:

— Здесь?! Тари, не может быть, дорогая…

— Не могу ошибиться, — говорю я. Сигнал прошёл по моей душе, как ветер по водной глади, я стала живая. — Точная и аккуратная настройка. Я бы сказала: мальчик перед Межой, но с ним — дети моложе. Несколько детей много моложе. Точнее я не могу сказать. Недалеко: линий пятнадцать-двадцать.

— Одиннадцать миль или около того, — переводит Саид.

Ихтиолог Жак качает головой: нет.

— Тари, — говорит он грустно, — тут ничего нет. Вокруг океан на сотни миль. Если и есть островки, то такие, на каких и птицы не отдыхают — площадью не больше носового платка. Здесь негде спрятаться. База, судя по нашим данным, находится гораздо севернее…