Семя скошенных трав

— Ну что ж. Раз вы решили брататься с шельмами — вперёд, флаг в руки. Если желающих найдётся много, я переложу курс прямо сейчас, — и врубил трансляцию на весь крейсер. — Экипаж, — сказал с тихой и страшной злобой, — поступило предложение отправиться на Океан-два и покаяться там в грехах наших тяжких. Если кто-то хочет пожить в ледяной пустыне, утыканной взрывающимися железками — можете кинуть сообщение мне на бортовой комп.

Внутри меня всё заметалось. Мне хотелось. Мне не хотелось. Я вспомнил, как попытался предупредить людей на Эльбе, как тогда мне было… половинчато и ужасно… и сейчас было ровно так же. Шельмы, конечно, встретят нас не более любезно, чем штатники… но всё равно ведь нет никакой надежды и никакого выхода!

И я черкнул в бортовую директорию: «Хочу».

Видимо, желающих было много, потому что уже минуты через две Стас сказал:

— Ну что, Антон? Видишь, надо возвращаться. Там есть наши…

— Хорошо, — ответил капитан. — Если они вам всем «ваши».

Он переключился на селектор и сообщил, что ждёт навигаторов на мостике. Что «Святой Пётр» меняет курс. А у меня было холодно и тяжело в животе.

Пока курс пересчитывали и перекладывали, я принял решение. И сходил к Стасу, как только у него оказалось свободное время.

На борту уже считалась ночь, но это было совершенно неважно. Всё равно мы все спали исключительно паршиво.

Стас меня впустил.

— Можно я блокирую селектор? — сказал я сходу.

— Зачем? — удивился Стас. — Санька, у тебя паранойя?

Но мешать мне не стал. А я… я опять чувствовал себя предателем. Мне уже не впервой было чувствовать себя предателем, но теперь от этого зависила жизнь не каких-то там сомнительных людей на Эльбе, а моя — и моих товарищей. Я ему в подробностях объяснил. Видимо, был ужасно убедителен, потому что Стас прислушался.

Он очень много видел в жизни, Стас. И мне казалось, что он единственный человек на борту, у которого ещё работает и хладнокровие, и здравомыслие.

И весь прыжок к Океану я был как на иголках… да нет! Я чувствовал себя так, будто меня в кипятке варят. Мне было страшно — и я даже не знал, за кого или за что мне особенно страшно.

Я ведь вышел на связь. Вызвал Океан.

И увидел того самого наголо бритого парня с ослепительной голливудской улыбкой. Он вправду улыбнулся:

— Говорит посёлок Медузий. Саня? Какая встреча!

Я уже сто лет не видел, чтобы люди так улыбались.

— Говорит «Святой Пётр», — сказал я, а язык у меня еле ворочался. — Мы бы хотели… в общем…

— В общем, — ледяным голосом сказал капитан у меня за спиной, — на борту есть такие, кто хотел бы сойти на грунт. Примете?

— Вам нужен транспорт? — спросил этот парень. Как-то странно его звали… Алекс? Алик?

— Нет, — сказал капитан. — Наш маленький шаттл спокойно закинет всех уцелевших. Не так уж их много. К тому же кое-кто останется на крейсере, я думаю.

— Хорошо, — сказал этот парень. Я вспомнил: его звали Алесь. — Мы ждём, — и дал точные координаты места посадки.

— Ожидайте, — сказал капитан. Улыбнулся, как улыбается череп.

Нас правда оказалось не так уж и много. Сойти на Океан решили человек пятьдесят и, конечно, Стас. На посадке я попытался поймать его взгляд, но он распоряжался, и у меня не получилось.

Наши устроились в пассажирском салоне, я увидел всех разом — я давно уже не видел всех разом, никаких парадных построений на мостике не было с того самого дня… я поразился, как выглядит наш экипаж.

Все, вроде, брились, одежда на всех была чистой — ну, ставнительно, потому что на переработке воды мы всё-таки экономили — но лица казались совершенно неживыми. Может, из-за тусклого света, конечно… но я не уверен.

Космос вокруг Океана оказался не совсем мёртвым: несколько раз мы услышали, как пищит встречный спутник. Я подумал, что спутники остались ещё с довоенных времён — вряд ли с ними есть связь у выживших внизу… но у меня затеплилась какая-то ненормальная надежда.

Турбулентность была довольно сильная, и садились мы на ночную сторону. Я думал, в лучшем случае будет видна посадочная полоса, уж как-нибудь они обозначат её в глухой темноте мёртвого мира — но вдруг увидел внизу посёлок.

Его было отлично видно с нашей низкой орбиты: он сиял, горел, светился живым электрическим светом. Он был такой живой в этой мёртвой и ледяной пустыне, которую мы за собой уже оставили, что у меня слёзы навернулись на глаза.

И мелькнула мысль: «Возвращаемся домой», как бы дико это ни звучало.

Шаттл опустился на широкую взлётную полосу, освещённую, как на Земле. И сразу почувствовалось, что тяжесть тут… в общем, почувствовалась тяжесть, с непривычки даже дышалось тяжеловато.

Из люка резануло солёным морозным ветром — сразу захотелось во что-нибудь закутаться, было ужасно холодно. Наши столпились у трапа, а местные подогнали к трапу пассажирский эргомоб.

Дивная девушка в куртейке с пушистой оторочкой нам крикнула:

— Спускайтесь и идите в тепло!