Семя скошенных трав

— Много же здесь работы! — печально сказал Данкэ. — Ещё долго нельзя будет селить детей… Вдобавок просто опасно — если стоят подводные мины. Нужны военные специалисты. Нам отдали опасные руины…

— Ничего, — сказал Ярослав. — Пока что поставим на Медузьем палатки или ещё что-нибудь придумаем. Не грусти, док.

Данкэ благодарно взглянул на него. Лэнга подошёл к штурвалу — и я занял свою позицию рядом с крюком, за который удобно держаться. Только и успел глотнуть воздуха: катер лихо развернулся, взметнув пенную дугу — и полетел прочь от этого мрачного места.

Наверное, я немного пообвыкся. У меня уже не было такого чувства, что на очередной волне вывернет наизнанку и вышвырнет за борт остатки. Я продрог, но мне даже померещилась смутная тень удовольствия от скорости и болтанки — лихой такой морской аттракцион. К тому же я надеялся, что по координатам ребята быстро найдут этот островок.

Но вышло гораздо интереснее.

Как бы это описать в морских терминах, которых я не знаю? Наверное, так: на параллельном курсе, приблизительно в четверти шедийской линии, то есть метрах в трёхстах, из воды внезапно поднялся стальной плавник субмарины.

У людей тут такой техники не водилось — но дело даже не в этом. Я просто сразу догадался, что это и есть та самая «крупная рыбка», на которой отважная наставница увезла детей с Медузьего в безопасное место. Голубовато-серая спина субмарины влажно блестела на солнце, как шкура кита; над рубкой они подняли флагшток с треугольным шедийским вымпелом.

Серебряным вымпелом с синей каймой.

И Лэнга тут же сбросил ход и лёг в дрейф — если я правильно называю это действие.

Стальные щиты, защищающие рубку субмарины, сложились и пропали из виду. Из рубки выбрались члены экипажа — и мы увидели…

Я увидел пожилого шедми, чуть сутулого, с седой гривой, забранной в три традиционных хвоста, высокую молодую женщину-шедми в пушистой безрукавке, юношу, только-только перешедшего Межу: его грива начала отрастать и торчала ёжиком. И ещё там был призрак.

Вени Кранца.

Нет-нет, не голограмма. Если бы голограмма, я бы понял, в чём дело. Это был точно мой куратор, только мёртвый. Утонувший.

Он казался крохотным рядом с шедми — крохотным и хрупким. И морской ветер трепал его длинные седые волосы, связанные в шедийские хвосты — бывшую косу нги, ага, только поседевшую до цвета алюминия. И он смотрел на меня чёрными провалами глаз — на лице мертвеца, серовато-лиловом, с синими губами.

Если бы из пучины внезапно всплыл морской змей, меня бы это меньше поразило. Удивление на грани ужаса лишило меня дара речи на минуту. За моим плечом присвистнул Ярослав — а шедми, которые лучше, чем мы, люди, владели собой, молча переглянулись.

Тем временем субмарина подошла, очень осторожно, прямо-таки крадучись — и встала борт к борту с катером, будто они хотели на абордаж нас взять. Женщина улыбнулась, пожилой шедми приветственно и интернационально вскинул правую руку — а Кранц весело сказал на северо-западном диалекте Шеда:

— Рад видеть, братья. Привет, Юл. Молодец. Похоже, ты всё сделал правильно.

Я облизал губы, чтобы можно было что-то сказать, и еле выговорил:

— Вениамин Семёнович, что с вами?

— Нанотрансформ, — сказал Кранц. — Программа «Барракуда».

Может, я бы и пришел в себя от этих слов, но в этот момент увидел, как мальчик с едва пробившейся гривой перебросил канат на борт катера — а за канатом к нам на борт перемахнул Саид.

Уж точно давным-давно мёртвый Саид Нигматулин, тот самый, кто отравился газом на Земле. С чёрно-синим лицом и отросшими волосами… есть такая жуткая легенда, что волосы растут и у мертвецов. Он стал вместе с Антэ закреплять канат в штуковине, похожей на капкан с зубастой стальной пастью — а у меня перед глазами поплыл серый туман: я чётко увидел его руки с перепонками между пальцами.

13. Кранц

Мой Самойлов выжил. Я надеюсь, даже остался более или менее чистым. Было нестерпимо замазывать его в подковёрное дерьмо земных спецслужб — примерно настолько же, как и убивать, сообщив что-нибудь, не предназначенное для этнографов без комконовского допуска.

Но всё равно тяжело было ему врать. Всё равно, что врать ребёнку.

В этом я больше похож на шедми, чем на нги или на человека. Шедми физически тяжело соврать ребёнку. Взрослому легче: на взрослом привычная броня скепсиса, взрослый проверит информацию. Ребёнок — нет. Он доверчив.

За обман доверившихся на том свете вмерзают в шедийский лёд.

Самойлов, глядя на меня детскими глазами, спросил, почему я ему соврал. А ещё спросил, почему я не взял его с собой. И я ответил, что устав запрещает мне тащить этнографа в зону военного конфликта — замял ответ на первый вопрос, слегка увеличив общее количество вранья.

«Братья, это сейчас неважно. Важно — что Прокопович и Майоров сделали на Земле то, чего мы ждали тут, на Океане Втором. Теперь, слава Хэталь, можно поднять обитателей нашего подводного наукограда на поверхность — там есть дети, рождённые под водой и почти никогда не видавшие солнца», — это для новоприбывших.