Семья Тибо (Том 2)

"...Ни слова от тебя вчера, ни слова сегодня. Ты так нужна мне, что я не могу уже обходиться без твоих писем, жду их каждое утро, и, если при пробуждении не обнаруживаю твоего послания, весь рабочий день идет кое-как. За неимением лучшего, перечитывал твое, такое милое, письмецо от четверга, полное чистоты, прямоты, нежности. О, добрый ангел, посланный мне самим богом! Подчас я упрекаю себя за то, что люблю тебя не так, как ты того заслуживаешь. Я же знаю, любимая моя, что ты не позволишь сорваться с твоих губ ни единой жалобе. Но какой низостью было бы с моей стороны делать вид, что я забыл все нанесенные тебе обиды, и скрывать от тебя мое раскаяние!

Нашу делегацию очень чествовали. Мне было отведено весьма почетное место среди прочих ее членов. Вчера обед на тридцать кувертов, тосты и т.д. Думаю, моя ответная речь произвела впечатление. Но каковы бы ни были все эти почести, я ни на минуту не забываю вас обоих: в перерыве между заседаниями думаю только о тебе, моя любимая, и о малыше.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ."

Антуан почувствовал какое-то необычайное волнение. Когда он клал пачку на место, руки его тряслись. "Ваша святая мать", - неизменно говорил г-н Тибо за столом, когда вспоминал какое-нибудь событие своей жизни, связанное с покойной женой, и при этих словах как-то по-особенному вздыхал и возводил очи к потолку, бросая косвенный взгляд на люстру. Из этого краткого вторжения в никому не ведомую до сих пор сферу он узнал куда больше о молодых годах своих родителей, чем из тех намеков, что слышал от отца в течение двадцати лет.

Второй ящик был забит другими пачками.

Письма от детей. Воспитанники и арестанты.

"Тоже члены его семьи", - подумалось Антуану.

В этой области прошлого он чувствовал себя не столь неловко, но удивлен был, пожалуй, не меньше. Кто бы мог подумать, что г-н Тибо сбережет все письма Антуана, все письма Жака, даже письма Жиз, весьма, правда, немногочисленные, и сохранит их под общей рубрикой: "Письма от детей"?

Наверху пачки лежал листок без даты, неуклюже нацарапанный карандашом, - первое послание дитяти, чьей ручонкой водила рука матери:

"Дорогой папочка, целую тебя и желаю веселых праздников.

Антуан"

На мгновение он умилился этому уцелевшему от предысторических времен памятнику и взялся за следующую папку.

Письма от воспитанников и арестантов особого интереса не представляли.

"Господин председатель!

Нынче вечером нас отправляют на остров Рэ. Не могу покинуть тюрьму, не выразив Вам свою благодарность за все Ваши благодеяния . . . . . . . . . . "

"Милостивый государь и благодетель!

Тот, кто пишет Вам это письмо и подписывает его, стал вновь честным человеком и поэтому осмеливается просить Вашей рекомендации; прилагаю при сем письмо моего отца и, надеюсь, Вы простите эти погрешности против французского языка и стиля... Обе мои дочурки каждый вечер молятся за того, которого называют "папиным крестным" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . "

"Господин председатель!

Вот уже двадцать шесть дней, как я заключен в тюрьму, и очень огорчаюсь, что все эти двадцать шесть дней я видел следователя всего только один раз, хотя представил в письменном виде вполне обоснованные объяснения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . "

Засаленный листок с пожелтевшими уже чернилами и надписью "Лагерь Монтравель, Новая Каледония", - кончался следующими каллиграфически выведенными словами:

"...В ожидании лучших дней, прошу Вас благосклонно принять мои заверения в совершенной признательности и почтении.

Ссыльный No 4843".

И опять все эти письма, свидетельства благодарности и доверия, эти руки отверженных, тянувшихся к его отцу, растрогали Антуана.

"Надо бы эти письма показать Жаку", - подумал он.

В самой глубине ящика маленькая папочка без этикетки, а в ней три любительские фотографии с загнутыми от времени уголками. На первой, самой большой, - женщина лет тридцати на фоне горного пейзажа, у опушки сосновой рощицы. И хотя Антуан так и этак подставлял карточку под свет лампы, лицо этой женщины было ему незнакомо. Впрочем, шляпка с бантами, платье с высоким воротником, буфы на рукавах свидетельствовали об очень давней моде. На втором снимке, поменьше, была изображена та же самая дама уже без шляпки, на сей раз на скамье в сквере, а может быть, в садике перед отелем; а у ног незнакомки под скамейкой сидел в позе сфинкса белый пудель. На третьей карточке был снят без хозяйки один пудель с бантом на голове, он стоял на садовом столе, гордо задрав мордочку. В той же папке хранился еще один конверт, в котором лежал негатив большой фотографии горного пейзажа. Ни имени, ни даты. Если приглядеться повнимательнее к силуэту незнакомки, еще стройной, видно было, что ей уже сорок, а то и больше. Теплый серьезный взгляд, хотя губы тронуты улыбкой: внешность привлекательная, и Антуан, заинтригованный, все смотрел и смотрел на карточку, не решаясь убрать ее в папку. Уж не самовнушение ли это? Ему вдруг почудилось, что где-то когда-то он, возможно, и встречал эту даму.