Семья Усамы бен Ладена

Отец сказал, что я должен выполнять хоть какие-то обязанности, пока мы живем здесь, в горах, и заявил, что я буду его личным слугой. Поверьте, я обрадовался этому, поскольку жизнь на горе Тора-Бора была скучна так, что не опишешь словами. Находясь рядом с отцом в любое время дня и ночи, я получил возможность глубже изучить его и понять его истинный характер. Все мое детство отец оставался для меня далекой, почти призрачной фигурой. Он был всегда слишком занят, чтобы растрачивать время на сыновей. Но в Афганистане я оказался единственным членом семьи, кто находился с ним рядом, и зачастую одним из немногих людей — всего трех или четырех, — кому он мог безоговорочно доверять. И я оправдывал его доверие. Пусть я даже ненавидел то, что он делал, и не мог простить бед, которые его поступки навлекли на нашу семью, — все равно он оставался моим отцом. И раз так, я никогда не посмел бы его предать.

Со временем он даже стал делиться со мной своими мыслями. Признаться, мне было приятно, когда это случалось, и приятно было делать все, чтобы ему угодить.

Помню, как-то днем я омывал ступни отца перед молитвой. Мы понятия не имели, что мулла, живший неподалеку, решил навестить нас. Он прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть процедуру, ставшую для нас привычной. Мусульмане должны омывать тело перед каждой молитвой — пять раз в день. Как-то отец сильно устал и попросил меня сполоснуть ему ноги. С тех пор это стало традицией.

Мулле не понравилось, что я мыл ноги отцу. Он раздул из этого целый скандал и заявил отцу: то, что он делал, неправильно в глазах Аллаха. Ни один человек не может ставить себя выше другого. Мужчина не должен мыть ноги другому мужчине или выполнять другие унизительные действия. Мулла сказал:

— Даже если к вам в дом придет сам король Саудовской Аравии, мальчик не должен мыть ему ноги.

Отец молча слушал муллу, и лицо его пылало от смущения, потому что отец всегда питал глубочайшее уважение к представителям религии и меньше всего ему хотелось проявить невежество в отношении велений Господа. Отец повернулся ко мне и резко сказал:

— Омар, ты слышал, что сказал мулла? Он прав.

С того дня он никогда не позволял мне мыть ему ноги. Я сердился за это на муллу, потому что во время этой процедуры чувствовал особенно тесную связь с отцом. Мне хотелось выразить свое несогласие, но я не посмел.

Помимо случая с омовением происходили и другие неприятные вещи. Однажды я подавал чай отцу и его друзьям, когда он напомнил мне один из самых унизительных моментов моей юности:

— Омар, помнишь тот день, когда к нам пришел египетский генерал, который тоже сражался с русскими в Афганистане, где я с ним и познакомился?

Я густо покраснел, вспомнив тот позорный случай. Мы жили тогда в Хартуме, и отец велел мне принести воды для омовения. Поскольку генерал был почетным гостем в его доме, отец приказал:

— Сначала нужно омыть руки нашему гостю, Омар.

Я встал на одно колено, чтобы сделать, как велел отец, но у генерала было свое мнение на этот счет, и он отказался от моих услуг. Он потянул у меня из рук кувшин с водой и сказал:

— Мне нужен только кувшин. Я умоюсь сам.

Поскольку я был молод и не знал, что делать в такой ситуации, я повиновался указанию взрослого и протянул ему кувшин.

В тот самый момент отец увидел, что генерал берет в руки сосуд. Не разобравшись, что произошло, и не задавая вопросов, отец начал кричать на меня и всячески оскорблять:

— Ты что, захотел отведать палки? Зачем ты позоришь меня? Как ты посмел предложить генералу омыть тебе руки? С какой стати он станет омывать твои руки? Ты никто!

Отец так разозлился, что пена появилась у него на губах. Он схватил кувшин и лично омыл руки генералу, который при этом не проронил ни слова.

Я ждал, что меня жестоко накажут после ухода генерала, но в тот раз отец почему-то не прибег к насилию. Я решил, что он увлекся делами и позабыл про случившееся.

Теперь, спустя несколько лет, я вновь переживал свой позор, когда он подробно пересказывал ту историю друзьям — людям, с которыми я теперь довольно тесно общался. В конце он посмотрел на меня с одобрением.

— Ты многому научился с тех пор, сын, — сказал он.

Я не знал, рассмеяться мне или заплакать. Отец так и не узнал, что произошло в тот день — что генерал сам забрал у меня из рук кувшин. Но я не пытался ничего объяснять, потому что давным-давно понял: если отец что-то вбил себе в голову, его мнение не изменят даже очевидные факты. Стоило кому-то выразить несогласие, и гнев вспыхивал мгновенно, словно от горящей искры. А кому хотелось испытать на себе всю силу его ярости?