Семья Зитаров. Том 1

Но все это не давало желаемых результатов и не излечивало от слепой любви. В минуты протрезвления Ингус сам понимал, что от любовного яда может помочь только сильное противоядие. Если бы рядом с Мод находилось какое-нибудь другое милое, светлое существо — обаяние Мод померкло бы. В такие моменты ему вспоминалась Лилия. Но она была далеко, письма приходили с большими перерывами, и, какими бы они ни казались дорогими и желанными, слова не в состоянии были воскресить свежесть чувств. Ингус должен был бороться один.

Возможно, Волдис относился бы безразлично ко всему, что происходило с Ингусом, будь они просто товарищами по работе, земляками, случайно встретившимися на пароходе. И если он теперь не выпускал его из поля зрения и не относился равнодушно к тому, что этот бодрый, жизнерадостный юноша превращался в унылого меланхолика, то это следовало отнести и за счет их давнишней дружбы, и за счет другого обстоятельства, которое Волдис скрывал от Ингуса, так же как тот скрывал от него все, что касалось Мод Фенчер: Волдис небезразлично относился к Эльзе Зитар. Они переписывались, обменивались фотографиями и так или иначе давали друг другу понять, что это не просто флирт, а нечто более серьезное. Волдис, правда, еще не уточнил себе, чего, собственно, он добивается этой перепиской, еще меньше думала об этом Эльза, но Волдис, во всяком случае, считал себя ответственным перед ней за судьбу Ингуса.

Он не жалел о том, что Ингус тратит жалованье на удовлетворение прихотей незнакомой женщины, он даже мысленно не упрекал Ингуса за эту связь (упаси бог в возрасте двадцати пяти лет сделаться моралистом и опекуном!), но он понимал, что его друг попался в сети какой-то эгоистичной, алчной и недостойной женщины. Предоставить его судьбе, отдать этому вампиру в жертву лучшего друга — этого он не мог допустить.

Но чем помочь Ингусу? — Возбудить в нем сомнение, заставить переоценить ценности? Он уже пытался это сделать, но безрезультатно — Ингус замкнулся в себе, и его уже нельзя было никакими способами вызвать на откровенность. Вся беда в том, что Ингус не умел критически относиться к жизненным явлениям; он все чувствовал и воспринимал слишком страстно, не знал середины и неопределенности.

Условия жизни моряка обычно помогают ему прийти к правильным выводам и более глубокому пониманию своих чувств. Благодаря периодическим разлукам, пребыванию в одиночестве легче становится рассеять все искусственное, надуманное и вернуть себе моральную свободу, если это необходимо. Не так выходило у Ингуса. В нем разлука гасила даже те еле заметные искорки сомнения, которые появлялись у него в присутствии Мод; находясь вдали от нее, он переставал видеть ее недостатки и всякий раз, возвращаясь к ней, уже заранее мысленно шлифовал ее, словно драгоценный камень. То, что для другой явилось бы минусом, для Мод было плюсом.

Весь сезон навигации 1915 года они курсировали между Архангельском и Англией. В Архангельск съехалось много латышей — целая колония. Многие из них работали в порту и на лесопильных заводах, другие плавали на ледоколах: Если добавить к этому моряков, которых немало было почти на каждом прибывавшем в Архангельск пароходе, то можно сказать, что это было обширное и пестрое общество латышей. Чувствуя себя в изгнании, оно держалось более сплоченно, чем на родине, каждый вновь появившийся земляк казался дорогим родственником.

Волдис, по своему обыкновению, быстро освоился с жизнью этой латышской колонии, после каждого рейса разыскивал земляков, тащил с собой Ингуса в надежде, что тот среди здешних земляков найдет кого-нибудь, кто заставит его забыть манчестерское наваждение. Напрасно. Ингус всецело был поглощен Мод, и никто другой не мог пробудить в нем новых чувств. Мало удовольствия испытывали земляки от общества бравого штурмана. Занятый своими мыслями, он скучал в самом веселом обществе. Наконец, Волдис предоставил Ингуса самому себе.

— Ты дохлая курица, больше ничего, — сказал он ему однажды. — По мне, лезь хоть крокодилу в глотку!

Во второй половине лета 1915 года Ингус получил письмо от Карла. Брат описывал, насколько это позволяли условия военной цензуры, свою жизнь в латышском стрелковом батальоне, а в конце письма упоминал об Эдгаре Алкснисе, работающем в Архангельске конторщиком на большом лесопильном заводе. «Мы два года учились вместе в реальном училище, — писал он. — Алкснис, по известным обстоятельствам, вынужден был уйти, не закончив последнего класса. Может случиться, что он как-нибудь явится к тебе на судно и попросит об одолжении. Если это будет в твоих силах, помоги ему. Это честный парень. Можешь ему доверять так же, как мне».