Семья Зитаров. Том 2

Пять подвод выезжают в степь. На передней Зилум с Бренгулисом в качестве возчика, затем Фриц Силинь, Янка и в хвосте — Рейнис Сакнитис. Въехав в гору, все начинают петь, пустив лошадей легкой рысью. Кругом расстилается белая однообразная степь, кое-где виднеется омет соломы или летний шалаш, необозримые снежные равнины, в лицо дует резкий северный ветер. Монотонно, изредка резко взвизгивая, свистит он в ушах, пробирается за воротник и под белый заячий треух, отыскивая незащищенное место. Окончив песню, парни, стоя в санях, погоняют лошадей и стараются перегнать друг друга. Рейнис Сакнитис настегивает лошадь, пытаясь обогнать всех.

— Привязывай сани к моим саням! — кричит он Янке, когда они поравнялись. — Я возьму тебя на буксир.

— Не нуждаюсь! — огрызается Янка и натягивает вожжи. Лошадь, увидев, как ее пытаются обогнать, сама понимает, что нужно делать. И вот начинается сумасшедшая езда вскачь. Пять подвод мчатся по безбрежной степи, где дорога так широка, что на ней хватило бы места еще пяти саням. Парни, погоняя лошадей, пронзительно свистят, но кони уже сами охвачены горячкой состязания и не нуждаются в понукании. Девушки визжат, Зилум в приливе восторга стреляет из револьвера в воздух, а встречные заблаговременно сворачивают перед обезумевшими лошадьми. Гонка кончается тем, что сани Рейниса Сакнитиса опрокидываются и все седоки вываливаются в снег. Янка ослабляет вожжи и позволяет лошадям идти шагом. Только теперь он замечает, что Айя, страшно взволнованная, уцепилась за его локоть, а глаза ее сияют, на щеках темный румянец. Янка берет ее руку в свою, слегка сжимает и спрашивает:

— Не холодно?

— Нет, мне тепло, — отвечает она и с улыбкой смотрит Янке в глаза. В этих карих глазах есть что-то вызывающее, ликующе смелое. И опять звенят бубенцы, и опять свистит ледяной ветер. А над степью раскинулось холодное сибирское небо, и по нему скользят на юг редкие разорванные облака, плывут туда, где синеет тайга и высокие горы. Эх, горы, голубые горы и глубокие долины!

Янке вдруг становится грустно, он чувствует себя точно одинокий волк в снежной пустыне. Два карих глаза наблюдают за ним обеспокоенно и тревожно: что случилось? Но это не глаза Лауры, хотя в них больше огня. Он не боится их. Этой девушке он мог бы сказать все, что не осмелился сказать той, первой. Потому что ему не страшно потерять ее.

В других санях сидят по трое, по четверо седоков, а они едут только вдвоем. Там раздается смех, слышится говор и веселый спор, а они едут молча — помрачневший юноша и смущенная девушка. Через некоторое время она говорит:

— Знаете что, я пойду лучше к другим. Вам, кажется, не нравится, что я здесь сижу.

Он ничего не отвечает, только нащупывает в рукаве полушубка ее руку и крепко сжимает ее. Сжимает и не отпускает. Она не пытается освободиться и не говорит больше об уходе.

…Под вечер они въехали в Тараданово и остановились у здешнего учителя Капаклиса. Приезд земляков поднял на ноги всех латышей. Зазвучали песни и гармонь. Начались танцы, появилось не только пиво, но и кое-что покрепче. Многострадальный борец Зилум опять выступал с речами, которые под влиянием самогонки становились все продолжительнее и глубокомысленнее. Потом он вышел во двор и стрелял из револьвера в воздух, растревожив всех деревенских собак.

Так продолжалось до утра. Кое-кто вздремнул часок-другой, но молодежь веселилась всю ночь напролет. С наступлением утра парни запрягли лошадей, и все приезжие отправились назад в тайгу. К ним присоединилось несколько подвод из Тараданова. Опять Айя сидела в санях Янки, и они ехали вдвоем. Свежий холодный воздух быстро рассеял ночную усталость. При выезде из деревни крестьяне советовали молодежи повременить до полудня, так как ожидается пурга, но захмелевшие парни только усмехнулись: — Разве в пургу нельзя ехать? Эх-ма!

Крестьяне оказались правы: не проехали и половины пути, как началась свирепая снежная вьюга. Все вдруг побелело, земля слилась с небом, исчезла дорога, в вихрях снега затерялись всякие следы, и подводы раскидало в разные стороны. Завывание ветра заглушило голоса перекликающихся ездоков, глаза запорошил мелкий, как пыль, снег, и они, как слепые, кружились по степи.

Янка с Айей отбились от остальных. Опустив вожжи, Янка предоставил лошади свободу, а сам поплотнее закутался в овчинную шубу.

— Что теперь будет? — спросила Айя, нагнувшись к самому уху. — Мы заблудимся.

— Может быть, — ответил он. — Вам холодно?

— Холодно.

— Залезайте под мою шубу.

Повернувшись спиной к ветру, они крепко прижались друг к другу. Но это не спасало их: метель свирепствовала, и снег со всех сторон забивался под шубу, ледяными иголками колол лицо. Что за сила у этой пурги! В воздухе завывало так, словно над головой пролетала огромная стая птиц, снова и снова повторялись страшные порывы ледяного ветра невероятной силы, и кругом белая тьма! Не видно ни лошадей, ни людей — белый туман нес их в открытую степь, и только сила притяжения не позволяла им улететь в пространство.