Семидесятые (Записки максималиста)

Закончил вторую редакцию рукописи "Беда и вина академика Вавилова". Внес большой кусок о взаимоотношениях с властями в 1924–1934 гг. Переделал всю почти последнюю главу, добавил эпизод с памятником. Надо еще написать послесловие и объяснить суть трагической вины Вавилова. У меня сложилось впечатление, что он страдал тем же пороком, что и многие современные ученые — отсутствием гражданственности, непониманием того, насколько жестоко и грубо попираются его человеческие права. При всем великолепии вавиловского нравственного лица — непонимание или нежелание понимать свое положение вело к некоему пороку во всем его поведении. Жить с постоянным чувством попираемой личности — невыносимо. Он пытался работать, не думая о политике, о своем жалком, зависимом положении, об отвратительных чиновниках, которые год от года все наглее давили его и его дело. Протестовать или искать иной путь для себя может лишь человек, ощущающий себя гражданином. Совершенно ясно, что гражданственность в душе этого гиганта мысли и воли так и не созрела.

6 марта

Солнечный день с легким морозом. Едем с Ли в Переделкино. Обычный переделкинский «винегрет»: прелестно изукрашенная патриаршья церковь, рядом дом старых большевиков и их кладбище с ровными рядами одинаковых могил, тут же три сосны над Борисом Леонидовичем Пастернаком и два одинаковых куста над Корнеем Чуковским и его женой. К этим могилам постоянный поток посетителей. Пастернак, которого при жизни знали немногие, стал народным поэтом, пройдя через ад издевательств на краю своего земного бытия. Если писать его биографию, то еще неизвестно, где бы прошла кульминация его жизни. Возможно, она — в его страдальческой кончине.

Встретили на дорожке возле Дома творчества поэтессу Сильву Капутикян. Ей лет за пятьдесят сильно, но она по-прежнему совмещает в своем облике величественность с женственностью. Зашли к ней в комнату: изящная спиртовка для «восточного» кофе, на которой она как-то очень плавно и домовито приготовила нам две чашечки чудного напитка. Пить его из серебряных черненых кованых чашек — двойное удовольствие. Подарила нам свою книгу "Караваны еще в пути", описание ее поездок по Ближнему Востоку, по армянским колониям. Разговор любезный, даже дружеский, и все-таки она не близка мне. Национальный дух — ее главное содержание. Легко ей живется. Рада, что разрешили поставить в Ереване памятник жертвам резни 1915 года. "Дайте нам Арарат и больше ничего не нужно". Такова ее немудреная программа. Просто и удобно.

Моя коллега, пожилая женщина, поймав меня в ЦДЛ, стала выспрашивать, действительно ли на предстоящем XXIV съезде партии будут реабилитировать Сталина. Об этом все говорят, это всех живо интересует. Я ответил, что не верю в полную реабилитацию. Об этом не сумеют договориться.

11 марта

Зарубежное радио сообщает о смерти Галанскова.[6] Неужели мы опоздали?! Е. К. Шах все еще на мои телефонные звонки отвечает, что вопрос об операции согласовывается. Послал Шах письмо-напоминание. Галанскова я никогда не видел, но у меня такое чувство, что я его знаю, я почти испытываю его физические и душевные страдания. Много о нем думаю.

13 марта

Надумали с Ли «встряхнуться» — едем в Переяславль. Ей развлечение, мне — поиски людей, знавших д-ра Войно-Ясенецкого с 1910 по 1917 годы, когда он был там зав. больницей. Автобусом в одну сторону 2–3 часа.

Поездка получилась очень удачной. Много гуляли по городу. В музее нашли отчеты Переяславской больницы 1912–1915 годов, издававшиеся Войно-Ясенецким. Главный эпизод поездки — посещение Елизаветы Никаноровны Кокиной в селе Щелканка — няни в доме В-Я. Елизавета Никаноровна живет в чистенькой квартирке в финском домике на краю леса. Войдя в дом, я подал ей фото В-Я. и его жены. "Ой, батюшки, барин! А это барыня! Как вылитая…" закричала хозяйка с нескрываемой радостью. Е. Н. - бодрая, жизнерадостная старуха (77 лет), очень эмоциональная (и всплакнуть успела, и посмеяться с нами), и неглупая. Ее рассказ о быте и нравах семьи доктора В-Я. очень полезен для меня. С глубоким уважением и любовью вспоминает дом, где с ней, деревенской девчонкой, говорили на «вы», где работа была легкой ("Самовар поставить к 8 для барина, а барыня с детками завтракать встают к одиннадцати…"), а плата хорошая. Когда няня Е. Н. родила вне брака, Анна Васильевна Войно-Ясенецкая не стала ее ругать, а наоборот, взяла к себе с ребенком. С хозяевами поехала она в Ташкент, где жила до начала 1918 года, хватив уже разрухи и разлада, которые сопровождали революцию.