Семиклассницы

Девочка с черными косичками над ушами вскочила, в поспешности уронив на пол учебник.

— Вот что такое нематематический ум, — заметил учитель. — На уроке нужно понять и повторить. Понять и повторить!

— Захар Петрович! — попробовала объясниться Тася.

Захар Петрович энергично обмокнул в чернильницу перо.

— Ставлю двойку. Вам тоже, — кивнул он на Наташу. — Если возражаете, милости просим к доске.

Наташа благоразумно не возражала.

— Он зубрил любит, — грустно произнесла Тася, возвращаясь к парте. Она отметила галкой параграф в учебнике. — Никто не имеет права за новое «плохо» ставить. Он бы еще меня на двести пятой странице спросил!

Наташа обернулась назад — посмотреть, что делает черная Женя Спивак, тугие косички которой торчали над ушами, как метелки. Спивак повернет голову, и метелки подпрыгивают.

«Напиши, когда ты вернулась в Москву», — послала Наташа записку.

Ответ пришел тут же: «Мы давно приехали, потому что бабушка заболела в чужом месте».

«У меня папы нет, а у тебя?» — написала Наташа.

«У меня мама давно умерла, а папа на фронте, — ответила Спивак. — Мне хочется быть разведчицей, а тебе?»

Наташа помусолила карандаш, подумала и сообщила:

«Я не знаю, кем мне хочется быть, только непременно героиней. 3. П. мне не нравится. А тебе?»

«Мне нравится. А ты сердишься на него из-за двойки? Хочешь меняться интересными книжками?»

«Хочу. Я читаю в день по четыреста страниц», — вдохновенно сочиняла Наташа.

Ответная корреспонденция заключала необъяснимую дерзость:

«Хвастнула Федула и сделалась дура».

Наташа разорвала записки Спивак и углубилась в доказательство теоремы. Но теорема была непостижима.

Возвращаясь домой, Тася успокаивала себя тем, что Димка живо все объяснит, не хуже Захара Петровича, надо будет только покрасивее переписать в тетрадку.

Наташа смеялась в припадке странного веселья, но когда тугие метелки Жени Спивак исчезли за углом, сразу перестала смеяться и презрительно сказала:

— Старше Димки на целый год, а такая бестолковая.

Тася, пораженная, остановилась.

— Тебе тоже двойку поставили.

— Моя двойка из-за тебя. Я твою туфлю искала.

— Все равно. Напрасно я тебя пустила на парту.

Тася не желала больше идти вместе и остановилась посреди тротуара.

Наташа ни разу не обернулась. Она беспечно смотрела по сторонам и потихоньку напевала, но на самом деле ей было совсем невесело. Все вышло плохо. Плохо, что она хотела подружиться со Спивак, а Спивак ее высмеяла, плохо, что ни за что обидела Тасю и в первый же день получила по геометрии двойку.

Наташа обдумывала, как поступить: сказать маме про геометрию или не сказать? Всякий раз, когда с Наташей случалось что-нибудь плохое, ее непреодолимо тянуло сообщить о неприятности, потому что, признавшись, она сразу чувствовала облегчение и искренне верила, что провинилась в последний раз.

Вчера засиделись до поздней ночи, и мама рассказывала не о детстве, а о том, как работает на заводе. Мама работает на термообработке. В раскаленных печах обжигают снаряды. У мамы женский цех, самой младшей из девушек в ее цеху шестнадцать лег.

— Моя любимица, — сказала мама.

— Почему? — ревниво насторожилась Наташа.

— Хорошо работает, — ответила мама.

«Нет, нет, — вдруг решила Наташа, — ни за что не скажу про двойку».

Она медленно шла по тротуару, угрюмо глядя под ноги.

Впереди оставалось много свободного времени. С Тасей поссорилась, готовить уроки не с кем, а своих учебников нет. Можно делать, что хочешь — опять прокатиться в метро или просто ходить по улицам до самого вечера. Но оттого, что Наташа вольна была делать, что хочет, все ей показалось ненужным и скучным. Она не знала, куда девать свою свободу, которой наслаждалась еще только вчера.

IV

Наташа сидела за партой и внимательно смотрела на Захара Петровича. Захар Петрович опирался на палку и своим собственным, остро отточенным мелком, который всегда носил в портфеле, чертил на доске углы и линии.

Он доказывал новую теорему.

«Обязательно пойму», — думала Наташа, морща от напряжения лоб.

Линии на доске были резки и четки — таких линий не получалось ни у кого из учениц. Захар Петрович говорил медленно и негромко и не спрашивал, понятно или нет, но иногда останавливался и, пристально посмотрев на класс, вызывал к доске именно тех, кто не понял.

Наташа слушала, и ей казалось, что вот-вот она уловит самое главное в рассуждениях Захара Петровича. Но вдруг обнаружилось, что новые доказательства вырастают из формул, неизвестных Наташе. Как же быть? Наташа украдкой смотрела по сторонам. Женя оперлась щекой на ладонь, и по ее оживленным глазам и чуть-чуть улыбающемуся рту Наташа догадалась, что Жене интересно. В среднем ряду, на соседней с Наташиной парте, сидела невысокая девочка с прямыми, как соломинки, немного лоснящимися волосами, зачесанными за уши.

Это была Маня Шепелева. Маня слушала, качала головой, что-то торопливо записывала и снова смотрела на Захара Петровича.

— Трудно? — шепнула Наташа.

— Еще бы! — шепотом ответила Маня и отвернулась, чтоб не мешали.

Захар Петрович вызвал:

— Тихонова!