Семиклассницы

Сидя на пеньке в опустевшей роще, сквозь осенние ветви которой синело прохладное небо, она и сейчас начала плести цепь необычайных происшествий. В каждом из них героиней была она, Наташа, и была она похожа на себя и непохожа. Похожа потому, что оставалась той же четырнадцатилетней румяной девочкой, с густыми, падающими на плечи светлыми волосами и совсем уже обыкновенным, даже немного круглым носом, а непохожей на себя была Наташа потому, что несла её небывалая смелость, как ветер несёт лодку, надувая паруса.

Происходило всё, конечно, на фронте. Каким-то образом там оказались все интернатские ребята. Они занимались обыкновенными делами. Феня перевязывала раненых. А Наташа была прославленным снайпером. Она сидела на сосне, как все снайперы. Вот немцы пошли в психическую атаку. Наташа прицелилась и выстрелила. Один немец упал, Наташа выстрелила ещё раз, ещё…

Начали разрываться снаряды, вокруг загорелись деревья, и Наташа всё стреляла и убила сто семьдесят шесть фрицев. Атака немцев отбита, а Наташа, окровавленная, лежит на носилках и умирает. Пришла Феня и стала позади всех, вытирая слёзы. Наташа слабым голосом сказала: «Я не сержусь на тебя за то, что ты забыла меня сразу, как только я уехала в Москву». Феня ответила: «Прости меня. Я не знала, что ты героиня».

Наташа не умерла. Её привезли в Москву, Михаил Иванович Калинин дал ей орден и сказал: «Смотрите все, какая необыкновенная героиня». А Наташа ответила: «Служу Советскому Союзу!» — и отдала пионерский салют…

Тут Наташа — не героиня, а обыкновенная — вздохнула, потому что, прославившись, не знала, что «придумывать» дальше.

Растроганная и удовлетворённая, она посидела на пеньке, перебирая сухие листья, и вернулась в поле. В поле горел костёр. Ребята ели испечённую на углях картошку. Громче всех шумела Тася Добросклонова.

— Ага! — закричала она, увидев Наташу. — Прогуляла самое главное. Ребята! Прогульщикам ничего не говорить. И не давать картошки.

— Не нужна мне ваша картошка! — ответила Наташа. — Секретчики!

Но она догадалась: в интернате что-то произошло.

Феня тащила полное ведро, и её порыжевшие волосы прилипли ко лбу, губы опустились от усталости или обиды.

«Неужели её наши, интернатские, обидели?» — встревожилась Наташа.

— Почему ты невесёлая? — спросила она.

Феня поставила ведро в борозду и, рукавом поправляя на лбу волосы, сказала:

— Последний день, и то ушла. А ещё подругами считались!

— Как последний? — удивилась Наташа.

— А то не знаешь?

— Честное слово, не знаю!

— Завтра уезжаете. Все знают, ты одна не знаешь. Маленькая.

Наташа молчала.

— Вещи-то собрала? — озабоченно спросила Феня.

— Собрала. Мы заранее всё собрали.

— Ну пойдём. Провожу до дому. Чего нето у мамки тебе на дорогу выпрошу.

Они пошли перепаханным полем. Солнце опускалось. Шумными стаями летали над деревней вороны. У околицы стояли скирды обмолоченной соломы. Возле плетня тонкая рябина пламенела гроздьями ягод.

Наташа поняла, что ей жаль Нечаевку.

А Феня деловито говорила:

— Письма мне шли. Книжку, какую ненужную, тоже пришли. А про школу опиши всё, как есть. Не знаю, как я теперь буду. Лёнька в каждом письме наказывал, чтобы семилетку доучилась. Сама знаю. Всё лето от Лёньки ни слуху, ни духу, забота мне с мамкой. Девчата когда кликнут песни петь, а мне не до песен. И что это жизнь у меня невесёлая какая!

— Подожди, ещё вернётся брат, — сказала Наташа.

Феня с сомнением качнула головой и продолжала рассказывать:

— Как мне семилетку-то не кончить? Совестно. На деревне говорят — Лёнька Михеев в офицерах. Эх, и досада, что ты уезжаешь. Алгебра мне плохо даётся. Географию, историю — это я понимаю, а как за задачник сяду, ну клонит ко сну.

— Меня тоже от задачек ко сну клонит, — охотно согласилась Наташа.

— Ох, и ловка ж ты врать, Наташка! — с восхищением воскликнула Феня, но тут же снова опечалилась: — А жалко мне тебя!

— А мне, думаешь, тебя не жалко? — ответила Наташа, раскаиваясь в том, что недавно сердилась на Феню.

Они остановились у плетня, густо заросшего потемневшей от утренних заморозков крапивой.

Сизые дымки потянулись над соломенными крышами, коровы с мычаньем расходились по дворам.

— Обещаем непременно свидеться, — сказала Феня.

— Свидеться что, — возразила Наташа. — Что-нибудь поважнее надо обещать.

— Ну, обещаем до гроба помнить.

— Ладно. Честное пионерское, не забуду. И ты скажи.

— Не сойти мне с этого места, век буду помнить.

Они помолчали.

— Вернулся бы Лёнька! — сказала Феня. — Свадьбу ему сыграем. Невест в деревне полно. Тебя из Москвы на свадьбу выпишем. Со всей роднёй. Как увидимся, так и расскажем, что с кем было. А вот бы угадать, что с нами будет!

Со стороны интерната послышался звук пионерского горна.

— Прощай, Феня! — сказала Наташа и, стыдясь своего волнения, неловко пожала ей руку и пошла домой.